Юрий Дружков - Прости меня

И асфальт на экране как будто испарился. На улице в тот же миг выросли в два ряда невысокие каменные тумбы вдоль тротуаров, белые шапки снега на тумбах и воробьи на белой мостовой у навозной кучи.

Запряженная лошадь спугнула их, вынесла на экран скрипучие санки с ребятишками, румяными от мороза. Над ними громадный кучер с необыкновенной спецбородой, в тулупе, в шапке, с длинным кнутом в руке. Выразительней картинки не придумаешь.

Он погонял как бы снисходительно, так, шутя, невсерьез, великодушно, детской забавы ради. Но сбоку на темной лошади скакал не то воспитатель, не то родственник ребят и наблюдал.

Прохожие были в цилиндрах и шубах, в теплых шинелях и форменных картузах, в шалях и забавных шляпках с нимбами вокруг лица.

И я шел вместе с ними. Хрустел под ногами снег, пар дыхания, пар от лошадей заволакивал иногда экран.

Как это рассказать, что я чувствую, когда ловлю прошлое?..

Господин поглядел на меня и не заметил, человек, давнымдавно не существующий, прошел, едва не задев меня плечом. И я могу знать о нем все, видеть всю его жизнь!

Солдаты шагают по Дворцовой набережной, смешные, как из оперетты. В окнах дворца горит свет, ну, конечно, свечи. Зимний день пасмурен, или утро не разыгралось, или тянет к вечеру.

Вышли из магазина молоденькие офицеры, тоже опереточные, но с такими не театральными, такими современными лицами. Наденешь на него мое пальто и шапку, и будет Сергей Петрович, а не Серж, как назвали его товарищи.

До свидания, Серж! Ты мелькнул, и хватит с тебя. Некогда мне разглядывать каждого. До свидания, румяные ребятишки! До свидания. Кем-то вы станете, чем запомнитесь у Времени, чем не запомнитесь?

Я мог бы остановиться тут, на Сенатской площади, поймать миг, когда на ней стояли в каре солдаты-бунтовщики, бесполезные в своей нерешительности. Увидеть весь ход великого поражения декабристов... Но это в другой раз. Как-нибудь...

Я вижу набережную Мойки, дом, рядом с которым я бродил с моим Археологом. Последний дом поэта. Я могу встретить его на улице, наверное, совсем непоэтичного с виду, маленького, невзрачного, смешного в желании выглядеть солидным. Я могу войти в дом. Окна светятся. Хозяин ждет меня! Я могу рассказать о нем такое, что сядут и ахнут историки, забегает, всплеснет руками, закричит Ираклий Андроников, бледный от волнения... Только пускай это будет потом. Некогда мне...

Вот он, подъезд. Угол дома и водосточная труба с наледью на ней. Наледи этой сто тридцать лет. Она давно растаяла. Нет ее, как дыма, как прошлогоднего тумана. Я вижу ее, столетнюю наледь...

Внизу, на Мойке, бегут на коньках молодые щеголи с красными носами. Подъезд отворяется... До свидания! Как-нибудь в другой раз. Некогда мне...

Я ускорил бег времени. Лошади, здания, солдаты, женщины, снег, цветы, парады, залпы сменяли друг друга. Я многое не понимал сразу. Я видел наших царей, русских самодержцев. Худого парня в белой тонкой рубашке, жующего булку. И другого, с книгой на скамейке в Дворцовом саду.

Я не узнал бы их, незаметных, улыбающихся, молодых прыщеватых и степенных пожилых. Только стены, среди которых они были, да возгласы окружающих делали их великими, божественными, порфироносными, единственными. Только медовые, липкие, приниженные взгляды, согнутые спины, трескучие слова...

Но луч убежал от них, торопясь и волнуясь, в другие отблески Времени.

Вот на парусной, глянцевой, чистой Неве задымили коптилки пароходы. В старый, медленный Петербург влетел, грохоча на стыках, поезд. На юг и север, на запад и восток потянулись телеграфные сети.

Я видел заводы, промышленные академии, станки, плавильные печи, смешные телефонные аппараты, электростанции, кареты-автомобили, нарезные винтовки, замковые орудия, велосипеды, фотографические аппараты... Над городом, как символ будущего, росли, поднимались выше церквей черные в копоти многочисленные трубы.

Я легко нашел здание военного министерства. Там, в щеголевато-казенном доме, часто бывал мой дед. Он одну зиму ходил туда целый месяц, как на службу, аккуратно к десяти утра.

Год и месяц поймать было тоже не трудно. Я заглянул в сторожку привратника. Над грубым столом в комнатенке висел календарь-численник, и мы вместе перелистали его за полминуты.

Год и месяц... Холодный декабрь. Нева под окнами не видна в тумане. Плывут по улицам, как деды-морозы, мохнатые снежные водители скрипучих саней с моторами в одну лошадиную силу. Везут к подъезду чиновников и генералов, укутанных снизу овчинами, сверху собольими воротниками...

Он шагнул из тумана ко мне в двадцатый век, едва не упав на скользкой мостовой, выпрямился, тонкий, молодой, в черной шинели, в осенних перчатках, с пристегнутым серебряным кортиком сбоку... Мой ровесник, похожий на меня, как уверяла мама, человек.

Ну, здравствуй, дед! Наконец-то мы встретились. Я долго не мог, ты меня понимаешь?.. Прости, я волнуюсь, уважаемый профессор, академик, член Российской, Тулузской, Австрийской да еще каких, не помню... Видишь, я нашел тебя, великий мой неудачник. Ты сам этого хотел. Расскажи мне твои загадки, беды, находки, поиски. Я должен узнать о них. Я - твой наследник...

Он вошел в здание.

Министр вежливо слушал.

- Предпринятые мною работы по вопросу о беспроволочной электрической передаче энергии привели меня к результатам, которые я не считаю вправе эксплуатировать за границей, не представив их прежде всего на благоусмотрение вашего высокопревосходительства...

- Русский патриотизм, уважаемый господин профессор, - основа нашей государственности. Похвальное ваше стремление будет примером для научной молодежи, которая восхищена была курсом ваших лекций в инженерной академии...

- Но лекции, к сожалению, не дают мне такого количества средств, которое могло бы обеспечить проведение опытов.

- Господин профессор, военное ведомство не располагает в настоящее время наличием средств для работ, не связанных с вооружением флота.

- Очевидно, я глубоко виноват в том, что не сумел обосновать значение моих изобретений...

- Дорогой мой, вы так молоды, а развитие наук уже нельзя понимать без влияния ваших работ. Но военная промышленность...

В узком длинном окне туман и туман. Ударила пушка на Петропавловской. На санях от Невы проехала бочка с водой. Грустно тебе, старик...

Нева прояснилась. По городу запрыгали брички на шинном ходу. Во дворе министерства, черный от лака, пыхтел вонючий автомобиль. Под окнами зеленела трава. Дед пришел опять, и снова ровный воспитанный голос. И Нева, и бочка с водой...

Он искал. Он ходил к промышленникам.

- Виноват, милостивый государь, а какая будет мне выгода?

К банкирам.