Юрий Петухов - Западня (сборник)

Короче, дай Листикову волю, и он вовек бы не уезжал отсюда. Ну только вот если на зиму? Пожалуй что и на зиму Листиков остался бы. Достаточно было только представить себе жаркую русскую печь в просторной светлой избе с заиндевевшими окошками, кипящий самовар… А уж что там говорить о скрипе снега под полозьями летящей упряжки, подледном лове и длинныхдлинных неспешных зимних вечерах! Нет, Листиков определенно остался бы и на зиму. Ах, как хорошо об этом мечталось.

Физической работы он не боялся, никакого такого особого унижения, в отличие от большинства молодых ребят из родной конторы, он ни в работе этой, ни вообще в посылках на лоно природы не усматривал. Листиков был мудрее их всех вместе взятых и уже давно не гордился высшим образованием и тем, что вкалывает не где-нибудь на заводе или в артели, а в довольно-таки солидном научно-исследовательском институте. Все это было семечки, трын-трава, суета сует и всяческая суета. А чтоб понять это, надо проработать на своем веку не один год и увидеть жизнь такою, какова она в самом деле — немного в ней черной краски, совсем немного, но и розовой с голубой, пожалуй, не больше. Так, всего вперемешку.

Сейчас, под полуденным вязким солнцем в колком стогу, Листикову казалось, что он понимает кое-что в жизни. И это «кое-что» представлялось весомым, осязаемым, устоявшимся.

— Эй, доцент, хорош сачка давить! — послышалось с поля. Давай сюда!

Листиков, подхватив грабли, проворно, пружинисто, чувствуя каждую жилку в теле, вскочил на ноги и пошел на крик.

Семен Михайлович осторожно косил глаза на Гугина, пытался поймать выражение лица своего спутника. Очень хотелось толкнуть его локтем в бок, перемигнуться, но было как-то неудобно — рядом сидели Пьер и еще какой-то тип, почти не открывавший рта, но зато постоянно улыбавшийся. А в общем-то, с ними было легко, они сами в себе несли эту прозрачную и на вид вполне естественную легкость.

Гугин, не отрываясь, в упор глядел на сцену, точнее, на ее подобие, потому что сцены как таковой перед ними не было, все происходило в той же плоскости, где они и сидели, почти вплотную к ним. Гугин ерзал и лицо его принимало совершенно бессмысленное выражение. Наконец он не выдержал, повернул голову к Семену Михайловичу, простонал:

— Умеют же, черти!

— Угу, — многозначительно ответствовал Семен Михайлович, будто для него все это было не впервой.

— Вы что-то сказали? — Пьер растянул свой лошадиный рот чуть не до ушей. Он вообще был заботлив и предусмотрителен. И это как-то не очень вязалось с его небрежными манерами в одежде и поведении. Про такого Семен Михайлович, если б увидал первый раз, сказал бы — что за хлюст разболтанный, что за пижон такой? Он поначалу и показался ему малосолидным человеком. Но потом Семен Михайлович привык и даже зауважал своего постоянного гида и переводчика.

Гугин в ответ на слова Пьера восторженно задрал большой палец вверх, чем заслужил неодобрительную ухмылку начальника — Семен Михайлович уже не раз говорил ему, чтобы был посдержаннее, хотя бы на людях.

А сдерживать себя было не просто. Девочки, всю одежду которых составляли какие-то очень короткие обрывки рыболовных сетей, откалывали перед самым носом такое, что увидь сейчас это незабвенная и законная дугинская половина, она бы в единый миг за остатки еще вьющихся кудрями волос вытащила бы многоуважаемого Семена Михайловича из заведения, и этим одним бы не обошлось!

Но «половины» рядом не было. Семен Михайлович любовался. И одновременно предавался философическим трудам, размышляя о множестве вещей, среди которых на первом месте стояла одна, важнейшая, на его взгляд, — полная культурная отсталость страны его проживания от всего цивилизованного мира. Погрязли в рутине, в старье, похоронили себя в безлюдьи и дикости "необъятных просторов"! Где уж теперь самим выбраться, отстали настолько, что и стыдно перед Европой, не говоря уже об… эх, да чего там! Позор, стыдобища! Да тут, желаешь или не желаешь, а надо идти, бежать в ученики, склоня голову пониже, не до гордости! А то еще эти самые, «почвенники» выискались, за традиции, дескать, народные надо держаться, историю не забывать расейскую, культуру нашенскую родненькую! Да какая там, к черту, культура, какая там история — все мразь и грязь, слизь и гнусь, мрак кромешный! Их, говоруновто этих, сюда бы вот, на денечек, на часик — вот где культура! Кланяться надо бы в землю, да молча, молча перенимать, учиться у тех, кто поумнее да пообразованнее, а не болтать про лапти да шти любезные. И-эх, темень беспросветная, вековечная! Да нам до такой индустрии развлечений еще триста лет пехать! Да и не допехаем сами, в убогости и серости своей! На коленях надо ползти, в пол лбом стучать — научите, господа хорошие, как жить надо по-цивилизованному, по-европейски, чтоб со всею культурою! Еще и согласятся ли взять-то в ученики, а то и поворот от ворот указать могут, дескать, сами давайте, здесь нищим не подают! А уж коли согласятся, так не только нам, а и внукам с правнуками до гроба благодарность нести! Да без всякой там дешевой гордости, ишь ты, гонору набрались — о национальном самосознании заговорили! Ты лапти поперву сыми, да бороду вычеши не шишкой еловой, а как положено, тогда еще поглядим, годишься ты в подмастерья или из тебя еще сто лет дурь выбивать надо да манерам обучать, чтоб на порог к культурным людям пустить можно было! Самосознание им, видишь ли, подавай, азиатам затреханным! Семен Михайлович развоевался мысленно не на шутку, благо, что про себя можно выражений не выбирать. Да и в журнальчиках такого начитался про почвенников-традиционалистов, что его выражения — благословие по сравнению с тем, что там печатали. Эх, давно бы взяться за этих консерваторов, давно бы понести надо, ишь какие еще славянофилы выискались! Ну да ничего, они свое получат! Цивилизованное общество-то с ними цацкаться не станет долго! Все они, все их вина — вон ведь какой барьер на пути к благосостоянию и культуре воздвигли, все им не так! Да эти народники со своими кислыми щами да квасным патриотизмом на пути всего прогресса современного встали. Ничего, реки переворачиваем, а уж их-то не перевернуть? Перевернем да в их любимую землю головой и посадим, чтоб неповадно другим! Одновременно с этим Семен Михайлович не переставал любоваться изящными телодвижениями шустрых и гибких девочек нравилась ему и свобода, и раскованность, и даже игривость танцовщиц, это вам не гугинская «тырпсихора», тут искусство, культура! Точно сказал Боря Гугин, умеют же! Вот он прогресс, вот она незакрепощенность психики и тела! Цивилизация!

С утра они после аперитива, а попросту говоря легкой похмелки перед плотным завтраком, посетили открывшуюся здесь международную выставку всевозможных изделий радиотехники и электроники, так сказать, сверх программы "официального визита". Глаза разбегались, особенно от бытовой аппаратуры, всяких видеодек и оптических, лазерных видеопроигрывателей, персональных компьютеров, электронных игр, магнитофонов, приставок и многого, многого другого. У стендов со спецприборами и профессиональной аппаратурой Семен Михайлович важно молчал, а Гугин цокал языком, чтото строчил в блокнотике. Пьер их не торопил и, хотя в выставке принимало участие множество фирм со всего света, он не пытался отвлечь гостей от чужой продукции, не тянул за рукав к своим стендам. Семен Михайлович обратил на это внимание и еще больше зауважал Пьера. Сам бы он вряд ли смог хранить такое хладнокровие на месте человека, желающего сбыть именно свой товар, а не чей-то другой.