Юрий Петухов - САТАНИНСКОЕ ЗЕЛЬЕ (сборник)

Мужик просипел чего-то и рухнул замертво на пол.

Сергей верил в свою удачу. А та, видно, отказалась от него. Да и была ли она когда-нибудь «своей»?! Его прихватил патруль на выходе из города. Прихватили, а пропуск, который лежал в кармане френча, вбили в рот вместе с зубами.

Это потом уже он вытащил двумя пальцами обрывки из-за щеки, запрятал под ремень. Хотели расстрелять на месте. Да однорукий матрос с косой челкой вдруг засомневался.

— Не-е, братва, тут чего-то не тае, у меня глаз верняк! Этот павлин не нашего поля ягода. Шлепнуть-то проще простого! — он сдвинул бескозырку на глаза и всмотрелся неожиданно зоркими глазами в Сергея. — Эта гадина офицерских кровей! Из нее жилы драть, а не шлепать, понимаешь, по-людски! Мы ее спровадим, куда надо!

Сергею не дали и рта раскрыть.

— Пошел, золотопогонная шваль! — ткнули в спину прикладом, коленом под зад.

И он пошел, куда ж еще деваться.

В большущем кабинете, который раньше, видать, был гостинной, а то и бальной залой, за огромным резным столом сидел изможденный бледный человек с вытянутым лошадиным лицом и колючими глазками. Впрочем, глаза его Сергей увидал позже. Когда его ввели, усадили на стул, завязали сзади руки, прикрутили проволокой к ножкам стула ноги, изможденный глаз не поднимал. Он их поднял, когда все вышли. И Сергей по одному взгляду догадался — этот жалеть не станет.

— Гдэ прятать винтовка? — спросил изможденный тусклым голосом.

— Какие у меня винтовки, нету ничего, это недоразумение, — промямлил Сергей.

— Склад? Винтовка?! Патроны?! — отрывисто выдал изможденный.

В мозгу с феерической одержимостью, в ритмах неистовых латино-американских плясок замельтешило прежнее: «патроны — эскадроны! патроны — эскадроны! патроны…»

— Отвечать!

— Вы меня не за того принимаете! — выпалил Сергей.

И получил в зубы.

Изможденный берег свои руки, он бил не кулаком, а дубинкой — короткой, непонятно из чего сотвореной, обмотанной черной тряпицей.

— Гдэ прятать винтовка?!

— Нету винтовка! — закричал Сергей. — Понимаешь, винтовка нету! Я тебе русским языком говорю!!!

— Нэ понимай! — скривился изможденный. — Отвечать! Гдэ прятать винтовка?!

В руке у изможденного появилась карта. Сергей вгляделся — судя по всему, это была карта города. Изможденный тыкал ею в лицо и на ломанном русском требовал указать, где склад с винтовками и прочими боеприпасами. Сергей начал подозревать, что этот дотошный следователь и на самом деле ни черта не понимал кроме трех-четырех нужных ему слов.

— Отвечать!!! — ревел он белугой. И бил дубинкой по голове, рукам, животу, спине. — Гдэ винтовка?!

— Нету! Ничего нету!!! — Сергей уже рыдал, он не мог сдержаться. — Было бы — все отдал, понимаешь, все-е-е!!!

— Нэ понимай!

И все начиналось сначала.

Через полтора часа Сергею начало казаться, что он сходит с ума, что так вообще не может быть в реальности. Но изможденный только входил в раж. Вытянутое его лошадиное лицо наливалось красками, оживало. Град ударов сыпался на допрашиваемого. Толку было маловато.

Еще через полчаса в кабинет вошел низенький пузанок в кожане. Он положил на стол перед изможденным какую-то бумагу. Потом пристально вгляделся в Сергея, просто пронизывая его острым взглядом прищуренных глаз. У того мурашки по коже побежали — ну почему у них у всех одинаковый взгляд, почему?! ведь это взгляд заведомого палача на заведомую жертву, неужто они абсолютно уверены в своей непогрешимости, в своем праве судить, казнить, пытать?! Это было страшной неразрешимой загадкой. Не могло быть на белом свете, среди людей созданных по Образу и Подобию, таких вот существ, просто не могло. Они пришли из иного мира, их породила иная вселенная, не иначе! Сергей прикрыл глаза.

— Ну что, мерзавец, — процедил пузанок, шевеля змеистыми бровями, — упорствуешь?! Пользуешься, гад, тем, что товарищ Генрих ни бельмеса на местных диалектах не сечет, так?! Думаешь обдурить нас?! А ты знаешь, контра ползучая, отрыжка старого мира, что товарищ Генрих двадцать лет на царских каторгах просидел?!

— Мог бы за двадцать лет-то и подучить немного язык, — вставил Сергей.

Били его вдвоем, били долго. Он больше не рыдал, не просил отпустить. В нем проснулось что-то непонятное, такое, чего прежде не было почти, что приходило иногда, но позже уходило.

А когда они кончили его бить, Сергей с трудом разлепил заплывшие глаза, посмотрел снизу на обоих. И просипел с вызовом:

— Не хреново, небось, сиделось, коль двадцать лет просидел! У вас столько не просидишь.

И опять его били. Методично, умело, неторопливо, но очень больно. Трижды отливали водой. И опять начинали бить. Потом утомились. И изможденный взялся за свое.

— Гдэ винтовка?! — спросил он, будто ничего не было, будто допрос только начинался.

— Да пошел ты на хер, ублюдок вшивый, палач! Ни черта я тебе не скажу, хоть кожу сдирай! — заявил Сергей и в четвертый раз провалился в небытие.

Он уже не чувствовал и не знал, что с ним делали дальше. А было так — два молчаливых китайца хлестали его плетями, думали привести в сознание, но ничего не вышло. Тогда его снова обливали водой. Потом кололи иглами, прижигали ногти спичками. Наконец изможденному надоело тратить время попусту и он приказал покорным и исполнительным китайцам отнести тело в камеру.

Они выполнили приказ.

Перед черной мрачной дверью Сергей опамятовался, уперся руками в косяк. С ним не стали церемониться, прикладами китайцы работали неплохо.

— Точняк, профессионалы, — пролепетал Сергей, падая на замызганный пол. Ему казалось, что он еще продолжает старую беседу с зеленым гадом, с наставничком — видно, дубинка подействовала на его мозги, да и немудрено!

— Главное, душу не вышибли, — успокоил его старичок, — а остальное образуется, спи, Серенька!

Обитатели камеры с любопытством поглядывали на новичка. Но не пытались чего бы то ни было предпринять. Лишь монах с треском выдрал из-под своей рясы большой клок белой материи и принялся обматывать голову Сергею. Тот не сопротивлялся и не помогал. Он был безучастен. И только когда пальцы монаха ненароком причинили ему острейшую боль, заорал вдруг не своим голосом, блажным криком заорал:

— Гдэ винтовка?! Гдэ винтовка-а-а!!!

Один из нищих отполз подальше и впервые за все время подал голос.

— Сбрендил сердешный, — сказал он, — выбили умишко-то!

— Ниче он не сбрендил! Это сам ты сбрендил! — вступился за мученика дед Кулеха. — Вот двину щас по рылу!

— Уж и сказать нельзя, — обиделся нищий и отполз еще дальше, хотя он был втрое больше и жирнее старика-бродяжки.