Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

– Мне повезло – я пришел в эксперимент в то время, когда это еще не было ясно, – сказал Катру, поднимая голову. – Мне довелось быть тут, когда многие верили в успех, а некоторые еще боялись поверить в него. Эксперимент в те дни находился в состоянии чуда. К этому времени уже было доказано, что организм остановился в развитии. Надо было видеть эти лица, чтобы понять всю радость, владевшую людьми. Понимаете? Все сбывалось. Все. Любой эксперимент – это попытка, и наша попытка день ото дня становилась все более успешной.

Мы хотели растить человека, который не знает о смерти. Мы вырастили его! Он не заболел, не зачах в искусственных условиях, не вырос шизофреником, не сходил с ума от отсутствия половых контактов. Мы надеялись, что он не будет стареть. Эти надежды тоже сбылись! Ему было тридцать с лишком… с хорошим лишком, но по всем показателям его биологический возраст не превышал двадцати пяти. Мы хотели исследовать его. И это тоже было возможно благодаря мудрости тех, кто начал эксперимент. Мы могли делать с ним все что угодно, не вызывая у него никаких подозрений. Главное было позади.

Теперь начиналась практическая часть. Идея была проста: раз он остается молодым, значит, в его организме идут какие-то процессы, задерживающие старение. Скажем, вырабатываются специальные частицы в крови, происходит нестандартное деление клеток, все что угодно. Я не специалист в этих вопросах, моя область – психология, но все микробиологи и генетики дрожали от возбуждения. И они налетели на бессмертный организм со своими приборами, будучи уверены, что через год-другой раскусят этот механизм. А там – рукой подать до создания лекарства. До пресловутого эликсира молодости. До противоядия от старения.

Катру замолчал. Было видно, что он вспоминает то золотое время, о котором говорит. Я все еще не понимал, что же у них стряслось. Если теория оправдалась, но практическая ценность равна нулю, значит… Но ведь это поправимо. Это просто дело времени.

– Ваши методы еще недостаточно совершенны? Вы не можете четко понять этот механизм?

– Не все так просто, – ответил он. – Если бы в этом была вся загвоздка! Хотя начиналось это именно так. Года через два после того, как было официально признано, что он не стареет, и было дано добро на исследования, положение оставалось таким же. Мы просто не понимали, почему это происходит. Более того, у нас не было даже намека. Этот парень абсолютно не менялся, но мы не могли даже приблизительно нащупать, что же именно задерживает его организм в развитии. Восторги немного улеглись, появилась озабоченность. Но наши исследователи не унывали. «Это вопрос уровня, – говорил тогда Осака. – Эритроцит нельзя увидеть невооруженным глазом. Надо копать глубже». И они копали еще не один год. И по-прежнему оставались на месте. Ни один анализ, ни один тип исследования не показывал разницы. Он был таким же, как обычный двадцатипятилетний человек. И тогда впервые кто-то высказал эту простую и страшную мысль.

А что, если этого различия вообще не существует? Ни на каком уровне. Вы бы видели, что тут началось! Это заявление было не просто встречено в штыки. Оно было объявлено чуть ли не ересью. Разумеется, различие есть! Не может не быть! Просто наш уровень науки не позволяет его обнаружить. Единственным, кто не кричал, что это чушь, был Тесье. Он примерно в это время стал руководить всем комплексом, и многие ожидали, что он вообще запретит подобные разговоры. Но он, будучи очень резким во всех остальных вопросах, занимал здесь скорее выжидательную позицию.

А потом… Упадочные настроения всегда опасны. Впрочем, это не совсем верное слово. В общем, постепенно мысль эта стала овладевать многими умами. Ведь подопытный остановился в развитии именно в возрасте двадцати пяти лет – четко на том пороге, который мы установили сами. А если бы мы окружили его сорокалетними людьми? Дошел бы он до того же возраста? И как ни допотопна была наша наука, мы все-таки умеем копнуть очень глубоко. Мы не умеем менять, мы не умеем лечить, зачастую даже не можем понять, но видеть-то мы можем…

Понадобилось десять лет, чтобы осознать это печальное состояние дел. Но уже давно все ясно. Эксперимент зашел в тупик, и из этого тупика нет пути назад.

Сначала я напряженно ловил каждое его слово, ожидая развязки, но к этому моменту все стало казаться мне чуть ли не бредом. Они что, решили махнуть рукой на все только потому, что за десять лет не смогли понять, почему их создание остается молодым? Некоторые вещи исследовали столетиями.

– Не понимаю, – начал я, – почему…

– Это сложно понять, – жестко отрезал Катру. – И еще сложнее принять. Но похоже, что дело обстоит именно так. Между ним и обычным человеком нет никакой разницы. И никакого противоядия в его организме тоже нет. И не было. Такого противоядия вообще ни в каком виде не существует. Он просто не принимал яд. А мы все принимали. Все поголовно. Все страждущее человечество. И ежедневно по капле продолжаем подливать его себе и друг другу. Вопрос был с самого начала поставлен неверно.

Вопрос не в том, почему не стареет он. А в том, почему стареем мы. И если мы хотим кого-то сравнивать, чтобы понять механизм старения, надо сравнить двадцатипятилетнего человека и сорокалетнего. Обычный человек в этом смысле представляет собой гораздо больший интерес для исследования, чем этот уникум.

Мы стареем и умираем, потому что уверены, что должны стареть и умирать. Потому что мы верим в это на таких глубинных уровнях сознания, которые не можем контролировать.

Ни во что, ни в одну другую идею человек не верит так неистово, так свято, как в неизбежность своей смерти. Мы даже не верим в это – мы знаем. А между тем наиболее правильный вывод из этого полувекового эксперимента состоит в том, что смерть от старости – это атавизм. Но, в отличие от других атавизмов, этот не исчезнет в процессе эволюции. Потому что он не физиологический. Именно та связь мозга и тела, которая делает подопытного вечно молодым, заставляет всех остальных стареть. Это один и тот же фактор. Никто не должен стареть и умирать. Никто! Мы не создали бессмертного человека из этого младенца. Мы лишь ввели его в естественное человеческое состояние. В то состояние, в которое сами не можем и, наверное, никогда не сможем войти.

Кто знает, сколько миллионов лет назад произошел этот скачок. Может быть, даже в тот момент, когда человек стал человеком. Но люди всегда жили в мире, наполненном старением и смертью. И всегда будут жить в нем. Мы сами сжигаем свои тела, отдавая себе приказ стареть.

– Но ведь разница все-таки есть! – горячо возразил я. – Пусть не там, где вы предполагали. Не в крови, не в клетках. Вы же сами сказали: это мозг. Различие у него в сознании! Раз приказ стареть не отдается, значит, его мозг чем-то отличается.