Айзек Азимов - Фантастическое путешествие (авторская книга)

— Это всего лишь ночные страхи, Фрэнк. Неважно, что он глуп. Он все же в состоянии будет рассказать нам, например, что наблюдал демонстрацию минимизации, или о том, что с ним делали. Ему не обязательно быть умным наблюдателем. До-статочно только рассказать об увиденном, а мы сделаем необходимые выводы.

— Но, Джон, мы можем не увидеть его.

Уинтроп положил руку на плечо Родано:

— Не думай с самого начала о провале. Я прослежу, чтобы Эшби получил задание. Мы сделаем все, что нужно, и я уверен, что русс... советские воспользуются подходящим моментом, чтобы дать ему уйти, если мы окажем на них скрытое давление, когда придет время. Не мучай сам себя. Это ход в сложной игре, и если он не сработает, останутся еще тысячи других ходов.

Моррисон чувствовал себя изможденным. Он проспал почти весь понедельник, надеясь, что сон избавит его от самого худшего в его неожиданном похищении. Он с благодарностью съел все, принесенное ближе к вечеру, и еще с большей благодарностью принял душ. К свежей одежде он отнесся довольно равнодушно. Ночью в понедельник он то спал, то читал, то размышлял.

Чем больше он думал, тем больше приходил к убеждению, что Наталья Баранова была права, утверждая, что он находился здесь лишь только потому, что Соединенные Штаты пошли на это. Родано уговаривал его поехать, смутно намекая на будущие проблемы в работе в случае, если он откажется. С какой стати тогда они будут возражать против его захвата? Они могли бы выразить протест, чтобы не допустить опасности нежелаемого прецедента, но, очевидно, их собственное стремление послать его сыграло решающую роль.

Тогда был ли смысл требовать доставки его в ближайшее американское консульство или угрожать скандалом международного масштаба?

Собственно говоря, если этот акт был совершен с молчаливого согласия американского правительства (а в этом нет сомнения), то Соединенные Штаты не могли со своей стороны предпринять какие-либо открытые действия или выразить протест. Несомненно, возникает вопрос, как русским удалось тайно похитить его, и единственным ответом на него будет — глупость или молчаливое согласие американцев. И конечно же, Штаты не захотят, чтобы мировая общественность пришла к подобному заключению.

Он прекрасно понимал, почему так произошло. Родано ему это уже объяснил. Американское правительство нуждалось в информации, а у него была идеальная возможность получить ее. Идеальная? Каким образом? Русские не настолько дураки, чтобы дать ему доступ к информации, утечки которой они не желали, а если бы ему удалось ее получить, они не настолько глупы, чтобы дать ему уйти.

Чем больше он думал, тем больше чувствовал, что, живой или мертвый, он больше не увидит никогда Соединенные Штаты, и американская разведка пожмет коллективными плечами и сбросит дело со счетов как неизбежную потерю: ничего не получили и ничего не потеряли.

Моррисон критически оценивал себя...

Альберт Джонас Моррисон, доктор физических наук, ассистент кафедры нейрофизики, автор непризнанной, почти не замеченной теории мысли; неудавшийся муж, неудавшийся отец, неудавшийся ученый, а сейчас и неудавшаяся фигура в игре. Терять нечего. Темной ночью в гостиничном номере, в городе, местонахождение которого он даже не знал, в стране, которая на протяжении более века считалась настоящим врагом его государства (хотя в последние десятилетия больше господствовал дух вынужденного и подозрительного сотрудничества), Моррисон лил слезы от жалости к самому себе, от явной детской беспомощности, от чувства полного унижения. Он знал: никто даже не подумает бороться за него и не пожалеет о нем.

И все же — тут появилась маленькая искорка гордости — русские в нем нуждаются. Они решительно рисковали, чтобы заполучить его. Когда не удалось уговорить, они нисколько не колебались, чтобы применить силу. И, возможно, не могли быть уверены до конца, что Штаты старательно будут закрывать на это глаза. Захватив его, они все-таки рисковали нарваться на международный скандал.

Они напрашивались на неприятности, пряча его сейчас. Он находился здесь один, но на окнах, как он заметил, были решетки. Дверь не заперта, но, когда он открыл ее, на него посмотрели два вооруженных человека в униформе и спросили, не нуждается ли он в чем-нибудь. Ему не нравилось заключение, но оно — своего рода свидетельство его ценности. По крайней мере, здесь. 

Как долго это будет продолжаться? Даже если у них сложилось впечатление, что его теория мысли была правильной, сам Моррисон должен быть признать, что все данные, которые он собрал, были случайными и очень приблизительными, и никто не мог подтвердить пользу его открытий. Что, если русские тоже не смогут это подтвердить или при более внимательном изучении признают слишком неясным, нереальным и призрачным?

Баранова сказала, что Шапиров высоко оценил его предложения. Но Шапиров пользовался дурной славой сумасбродного человека, который каждый день меняет свои решения. А если Шапиров пожмет плечами и отвернется, что будут делать русские? Если их американская добыча окажется бесполезной, вернут ли они ее с пренебрежением в Штаты (еще одно унижение, в некотором смысле) или попытаются скрыть свой глупый поступок, спрятав его в тюрьме на неограниченный срок. А может, будет что и похуже...

В сущности, тот, кто решил похитить его и напрашивался на неприятности, был каким-нибудь должностным лицом, не простым человеком. И если все плохо обернется, что сделает этот чиновник, чтобы спасти свою шею, несомненно, за счет Моррисона?

К рассвету во вторник, пробыв в Союзе уже целый день, Моррисон пришел к убеждению, что любая дорога в будущее, любой возможный выбранный путь приведет его к несчастью. Он наблюдал рассвет, но в душе у него было темно.

В 8 утра в его дверь грубо постучали. Он немного приоткрыл ее, но охранник с другой стороны толкнул ее, широко распахнув, как бы показывая, кто здесь хозяин.

Солдат гаркнул громче, чем следовало:

— Через полчаса придет мадам Баранова, чтобы отвести вас к завтраку. Будьте готовы.

Поспешно одеваясь и бреясь электробритвой, довольно старой конструкции по американскому стандарту, он подумал: почему он удивился, услышав, как солдат назвал Баранову «мадам»? Или старое «товарищ» давно вышло из употребления?

Он почувствовал раздражение от бесцельных размышлений о глупостях в самой гуще огромного болота. Хотя он знал, что так бывало и с другими людьми.

Через десять минут пришла Баранова. Она постучала более вежливо, чем солдат, и, войдя, спросила: