Григорий Адамов - Победители недр. Рассказы

— Наверное, что-то там испортилось в их радиостанции… Ну, Брусков быстро исправит её… О, вы не знаете Брускова! Он на этот счёт молодец!.. Подождём до завтра.

Глава 24. ЗАКОНЫ КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ

На поверхности был уже полдень, когда Брусков открыл глаза и увидел над собой лицо Мареева. Ладонь Мареева с неловкой нежностью прошлась по давно не бритой голове Брускова, и счастливая улыбка сгладила резкие борозды морщин на его лице.

— Ну, что, Мишук? — тихо спросил он, чтобы не разбудить Малевскую и Володю. — Тебе лучше?

Со странной неподвижностью в лице и взгляде Брусков ответил:

— Да… Ты пустил кислород?

— Конечно, Мишук! Без этого нельзя было.

— Пойди закрой его, Никита!

— Я подожду с этим, пока ты совсем оправишься.

— Нет, закрой! И так уж потеряно из-за меня всё, что сэкономили.

— Пустяки! Об этом не стоит говорить… Ты лучше не волнуйся и помолчи.

У Брускова покраснели уши, сверкнули глаза.

— Закрой, Никита! Я сейчас же сорву повязку, если ты этого не сделаешь!

От неожиданности Мареев на мгновение растерялся. Он молча посмотрел на Брускова, потом, словно приняв какое-то решение, спокойно повернулся и направился к люку, ведущему в нижнюю камеру.

— Возвращайся поскорей, Никита! — голос Брускова сразу упал. — Мне нужно с тобой поговорить…

— Хорошо, хорошо… Сейчас…

Он скоро вернулся и сел на стул возле гамака Брускова.

— Может быть, отложим, Мишук? Тебе нужен покой…

— Нет, нет… Мне совсем хорошо… Слушай, Никита… Я поступил очень дурно… Прости меня… как начальник и как товарищ…

— Не надо говорить об этом, Мишук, — мягко сказал Мареев. — Успеем…

— Нет, надо, Никита… Я много думал… Я уже давно не сплю… Я понял: это было похоже на бегство… Оставить вас — значит внести деморализацию, повлиять на вашу стойкость, на ваше мужество… Это было проявлением высшей степени эгоизма, почти предательством. Как я мог так упасть?!

— Ну, не волнуйся, Мишук, дорогой мой… Это уже всё в прошлом, далёком прошлом… Забудем…

— Если бы можно было забыть, Никита!.. А расход кислорода, вызванный моим поступком!

Он глухо застонал, закрыв глаза, точно испытывая непереносимую физическую боль.

— Да будет тебе, Мишук! Ну, о чём говорить! Я запрещаю тебе касаться этих вопросов. Они сданы в архив, вычеркнуты из памяти…

— Хорошо, Никита… Перейдём к другому. Я хочу тебе кое-что предложить… Нам нужно продержаться как можно дольше. Удастся ли — неизвестно, но зачем рисковать всем, если один из нас может спастись наверняка и тем самым сохранить для остальных некоторое количество кислорода?

Лицо Мареева делалось всё более серьёзным. Он кивнул головой и сказал:

— Понимаю… Торпеда?!.. Я думал об этом… Но ты продолжай, продолжай…

— Ты думал о торпеде? — удивился Брусков. — Почему же ты не хочешь использовать её?

— Видишь ли, Мишук… во-первых, я хотел воспользоваться ею лишь в самом крайнем случае, когда мы дошли бы до предела. Ты ведь понимаешь, восемьсот шестьдесят четыре метра! Это не шутка! На такой риск можно идти, когда выбора уже нет… когда здесь ждёт… верный конец… Во-вторых, кто должен быть первым? Кого нужно первым спасти? Конечно, ребёнка, Володю! Не правда ли?

Брусков молча кивнул головой.

— Ну, вот, — продолжал Мареев, — его-то и страшнее всего отправлять одного.

— Зачем же одного? — оживлённо спросил Брусков, приподнимаясь на локте.

— Для двух человек на трое—четверо суток торпеда не сможет взять кислорода… Торпедный резервуар…

— Пустяки, Никита… дорогой мой! — с возрастающим оживлением прервал Мареева Брусков. — Четыре часа работы — и мы из большого пустого баллона сделаем маленький дополнительный резервуар, и вот тебе двойной запас кислорода.

— Но ты забываешь ничтожный объём торпеды. Где поместить даже маленький баллон? А двойной запас продовольствия, воды?..

— К чёрту продовольствие! — размахивал здоровой рукой Брусков. — Можно и поголодать! Эка важность! Минимальный, голодный запас пищи и воды, а впереди — жизнь!

Мареев задумался.

— Имей к тому же в виду, — продолжал доказывать Брусков, — насколько увеличатся шансы для остающихся! С остатками кислорода два человека смогут протянуть вдвое больше времени!

Становилось заметно труднее дышать. Опять знакомое удушье, недостаток воздуха, который приходится ловить судорожными глотками.

— Надо подумать, Михаил, — медленно покачал головой Мареев. — Во многом ты, кажется, прав…

— Решай скорее, Никита, — с побледневшими щеками проговорил Брусков, опуская голову на подушку. — Чем скорее, тем лучше…

Основное заключалось в том, что после неожиданного расхода, вызванного последними событиями, запасы кислорода достигли именно того предела, о котором говорил Мареев. Брусков был прав. Чем больше думал Мареев, тем сильнее склонялся к его предложению. Откладывать дальше — значило ухудшать положение и отправляющихся в торпеде и остающихся в снаряде. Особенно последних: отправлять торпеду нужно с полным запасом кислорода, иначе теряется смысл всей операции — спасти хотя бы часть экспедиции. Тогда остающиеся обречены. Нужно спешить, пока есть чем делиться. По крайней мере Володя и Михаил будут спасены…

Лицо Мареева потемнело, скулы заострились. Да, да!.. Конечно, Михаил! Это ясно… Он имеет больше права на спасение, чем кто-либо другой из взрослых. Даже больше, чем женщина. Он ведь болен, слаб… Мареев сжал зубы, желваки заиграли под скулами. “Дети и женщины — первыми в шлюпку!” А больной? Он ведь не выдержит. Он не перенесёт мучительного ожидания помощи с поверхности. А Нина? Она сильна, здорова, — подумал Мареев. Он провёл рукой по лбу. Да… Володя и Михаил!.. Конечно, Володя и Михаил! И никто другой… Не Володя и Нина, а Володя и Михаил… Тут уж ничего не поделаешь!

Мареев задыхался. Он несколько раз пытался пройтись по каюте, но должен был возвращаться к стулу и садиться. Давно уже проснулись Малевская и Володя и разговаривали с значительно окрепшим Брусковым. Они вяло закончили свой несложный туалет и приготовились к позднему завтраку. Завтракали медленно и апатично. Брусков хотел было пойти к столу, но его не пустили, и он остался в гамаке.

Всё тяжелее становилось на душе Мареева. Он не мог заставить себя объявить о своём решении.

Перед обедом Малевская переменила повязку на руке Брускова. Его шутливое, бодрое настроение оживило Малевскую, но заставило ещё больше сомкнуться линию бровей Мареева.