Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

— Да что же это, Валерий Иванович! Почему, ну почему всё на свете вы готовы подвергнуть осмеянию? Да неужели у вас нет ничего святого? — с тоской спросила его девушка.

Бекренев снял своё треснувшее пенснэ, осторожно протер его полой подпоясанной узеньким ремешком рубашки…

— Ну почему же нет… Есть, конечно! Родина, Честь, Любовь… Но, помилуй Бог, Наташа, мне просто смешно, когда вы так переживаете, когда некий современный властитель дум нагло лжет… да-да, я полностью с вами согласен! Лжет. Лейба Давидович действительно был великолепным организатором побед Красной Армии, обыграв нас на нашем же поле, где мы мнили себя профессионалами. Противопоставив нашей отваге, доблести и готовности умереть за Великую Россию — крестьянскую массу. Тупо задавив нас, Добровольцев, тушей мобилизованной регулярной армии! Мы били одну красную дивизию, а он выставлял против нас три новых! Да! Мы были прекрасны, умны и честны! Но против нас шел весь крестьянский Русский Народ. Которому бесы-большевики пообещали Землю и Волю, впервые за тысячу лет… Всего лишь! И Русский Народ с ожесточением, пусть и неумело, но шел против нас драться за свое Будущее, а мы отважно и умело дрались за своё мертвое прекрасное Прошлое, с её уютными университетскими библиотеками и чаем с малиновым вареньем на дачной веранде…

Бекренев сморщился, как от нестерпимой боли… Потом продолжил, спокойно и размеренно:

— А вот теперь и троцкистов… а кто в Красной Армии не был троцкистом? «С отрядом флотским товарищ Троцкий нас поведет на смертный бой…» Песня такая, «Белая Армия, Черный Барон…» Знаете?

— Что-то я не припомню там таких слов…, — неуверенно произнесла Натка.

— Да дело-то не в словах! А в том, что сейчас этих самых троцкистов… которых — настоящих — можно пересчитать по пальцам одной руки! и мнимых, составляющих подавляющее большинство! — большевики начнут стрелять, как бешеных собак…

— Да вам-то что за дело?! вот и радуйтесь! Вы же враг Соввласти! — на самой тонкой грани истерики у Натки показались в уголках глаз бессильные и злые слезы.

— Я враг комиссаров, но я не враг России, как бы она не называлась. И то меня гнетет, что под эту марку начнут сводить счеты, и выплескивать детей вместе с грязной водой… Вот, начали уже шерстить наш Разведупр. Шьют нам сотрудничество… да с кем?! С немцами! Да ведь как с ними не сотрудничать-то было? Две страны-изгоя… И учились мы друг у друга, и оружие новое они у нас испытывали, и ставили они нам военное производство… а теперь это все называется шпионажем! И что, что они могли у нас украсть? Чертежи танка конструкции немецкого инженера господина-товарища Гротте или гаубицы «Лубок», которая так, просто, имеет индекс ГАУ НМ-1, сиречь «немецкая мортира, образец первый»? Или чертежи подводной лодки «Декабрист», с индексом Н-1? Сиречь «немецкая, первой серии»? Меня мои кураторы заставили писать такой отчет, что… эх! Ведь, сказать честно, Наташа, ведь меня в эту командировку просто спрятали…

— Кого спрятали? Куда спрятали? — грозно спросил неслышно приблизившийся незнакомец в белом кителе. — И кто вы, собственно, такие?!

Конечно, Бекренев мог ожидать всего от задержавшего их местного альгвасила: от помещения, до выяснения их личности, в узилище до попытки немедленно прислонить их к ближайшей глухой стенке.

Причем, учитывая поганый характер здешних хозяев, традиционно относившихся к Военведу как коты к собакам (или, если хотите, как гвардейцы незабвенного кардинала, умницы и великого французского патриота Ришелье, к бандитствующим бродячим мушкетерам), Валерий Иванович был склонен ожидать скорее именно второго варианта.

И был готов действовать по обстоятельствам, от «раскидывания чернухи» до крепкого, но гуманного удара неприятеля в область nucleus. Не смертельно, но эффективно. Дело в том, что Бекренев был в целом очень добрым человеком, то есть он просто так, бесплатно, а ровно бесцельно, никого никогда не убивал.

Однако местный страж порядка, как только услыхал безсвязанный Наташин лепет, что вот они тут на лодочке плыли-плыли и… приплыли, тут же поступил весьма неожиданно: мгновенно выхватил из сумки на боку противогазную маску и привычным, как видно, жестом, тут же натянул её на свою остриженную под машинку голову.

После чего схватил девушку за руку, и не обращая внимания на её уверения, что с нею всё хорошо, поволок её не в узилище, а к длинному одноэтажному строению, над крыльцом которого развевался белый флаг с красным женевским крестом.

Пришлось остальным путникам последовать вслед за нею, потому как русские своих не бросают.

…За широкими распашными дверями, которыми кончался узкий торец беленого известкой здания, оказалась большая комната, надвое перегороженная деревянным решетчатым барьером, за которым, облокотясь головою на крытый коричневой клеенкой стол, дремал мордвин в белом халате. Увидев путников, он лениво оторвал от стола свое откормленное курносое лицо, на котором отпечаталась красная полоса от края столешницы, лениво встал, лениво подошел к застекленному шкапу, лениво достал оттуда прибор, похожий по виду на обычный велосипедный насос, но зачем-то крашенный в армейский зеленый цвет, лениво покопался на полочке, лениво достал с неё, сверившись с какой-то бумагой, стеклянную трубочку, с тремя цветными полосками на ней, лениво обломал у трубочки запаянные концы, лениво вставил её в этот самый насос, лениво направил конец трубочки на Натку, лениво потянул поршень насоса на себя…

Потом лениво взглянул на вставленную в насос трубочку…

Замер, как пораженный громом.

Отпрыгнул от Натки, прытко метнулся к вешалке, где висела противогазная сумка, выхватил противогазную маску, зажмурился, выдохнул резко, надел маску на себя…

Схватил, чуть не опрокинув на себя шкап, с полки резиновые, до локтей перчатки, и, торопясь, не попадая в раструб пальцами, натянул их…

Достал из шкапа, несколько успокоясь, другую трубочку, вновь проделал с нею прежние манипуляции, и снова оторопело посмотрел…

Сперва на трубочку, потом на Натку…

Потом снова на трубочку, потом снова на Натку…

Потряс головой, будто просыпаясь от кошмарного сна…

Прохрипел едва разборчиво:

— Раздевайтесь, живо, живо!

Потом протянул странникам зашитые в марлю ватные тампоны, и выставил на стол стеклянную банку, с притертой пробкой:

— Раздевайтесь, бросайте одежду на пол, а сами обтирайтесь… Хотя, это уже бесполезно, но… Обтирайтесь же!

Бекренев взял в руки банку, открыл её. В нос шибануло аммиаком… Хм, Эн-Аш-три? водно-спиртовый раствор? для дегидрохлорирования иприта и алкоголиза люизита? Ну, а мы-то тут причём? Или они так здесь на воду дуют, потому как на молоке обожглись? Ладно, не будем нарушать местные национальные обряды…