Андрей Лазарчук - Солдаты Вавилона

Поднимаем…

Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше — ладонью наружу.

Понял.

Он сделал усилие в том же направлении — развернуть ладонь — и рука тут же взлетела вверх и упала за головой.

Уже кое-что…

После нескольких попыток ему удалось поднять руку из-за головы и задержать ее напротив лица.

Он был готов ко всему — кроме того, что увидел. Это была его рука. Просто испачканная чем-то, не вполне еще послушная — но ничуть не изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными ногтями, сине-розовый шрам от недавнего ожога… Ноэль перевел взгляд на Джиллину. Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил:

— Я тебе пока не нужен?

— Нет, — выдохнул Ноэль.

— Если что — позови. Я тут рядом.

Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то не в порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а ноги подволакивались за ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась, и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее. Рука тряслась все сильнее и сильнее.

Все силы уходили на то, чтобы не закричать.

Потом вдруг поднялась левая рука, обрушилась сверху на правую и прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как медленно затухают судороги и толчки.

Откуда-то пришел холод.

Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист. И Меестерс говорил что-то подобное. Он говорил, что меня надо заново учить видеть. А это значит… это значит…

Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть.

Холод усиливался.

ТОУН АЛЕКСАНДР ДЖАЛЛАВ

— В сущности, этот мир рушится под собственной тяжестью, — сказал сидящий напротив Джаллава старик, передвигая какую-то фигуру на доске. — Все, что делаем мы — это лишь попытки увернуться от обломков.

Джаллав позволил своему носителю сделать ответный ход.

— У нас не возникло впечатления, что здешние процессы ведут к неотвратимому фатальному исходу, — сказал он.

— Ведут, — сказал старик. — Истощение биосферы уже перешло критическую точку. Через тридцать лет стали бы проявляться эффекты третьего-четвертого порядка. Вам, к счастью, это незнакомо. Взрывное развитие наиболее приспособляемых, наиболее агрессивных форм жизни. И в результате — формирование примитивного злобного божества. Которое создаст еще более примитивный и злобный мир. И так по нисходящей — до воплощения зла.

— Если вас послушать, — сказал Малигнан из-за плеча Джаллава, — вы заботитесь только о добре. А если присмотреться к вашим методам…

Малигнану в носители досталась женщина. Может быть, поэтому он слегка нервничал.

— К нашему глубочайшему сожалению, Создатель не оставил нам других методов, — старик сделал очередной ход. — И либо мы ничего не делаем и соглашаемся с распространением зла, либо творим малое зло, чтобы избежать большого. Третьего не дано.

— Не знаю… — рука Джаллава повисла над доской. — Я не берусь спорить об обстановке в целом — но этот мир я бы попытался спасти. И вам, и нам известны его проблемы, и вы, и мы достаточно сильны, чтобы их разрешить. Наша этика требует бороться за жизнь больного до конца.

— Это достойно уважения, — сказал старик. — Но представьте, какой была бы ваша этика, если бы больной, вместо того, чтобы просто умереть, превращался бы в мерзкое опасное чудовище? В древности наша раса была подвержена такой болезни, — сказал он и посмотрел на Малигнана.

— И вы убивали больных? — спросил Малигнан.

— А как бы поступали вы? — спросил старик.

Джаллав в молчании сделал какой-то ход.

— Есть все признаки того, что этот мир поражен подобной болезнью, — продолжал старик. — Когда вы шли сюда, то обратили, наверное, внимание на то, что этот город просто скучен. Голые стены, слишком широкие улицы, одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так пойдет дальше, в этом мире останутся лишь прямые углы, несколько оттенков серого и две сотни слов в языке. Причем люди изменений не заметят. Подавляющее большинство из них.

— А те, кто заметит?

— Им будет очень плохо. Но они ничего не смогут объяснить. Смешно жалеть о том, чего нет в природе.

— Очень знакомое чувство, — сказал Джаллав.

— Ничего удивительного, — сказал старик. — Все чисто технологические миры подвержены этому процессу. Инфляция образности.

— А ваш?

— Наш мир не чисто технологический.

— Объясните, пожалуйста.

— В свое время, около десяти тысяч лет назад, наш мир прошел через эту стадию. Правда, нам повезло. Видите ли, наша раса способна к эмпатическому общению. И нам удалось сохранить контроль за ситуацией. Правда, это стоило нам двадцати миллиардов жизней на протяжении тысячи лет. Но в конце концов нам удалось найти свое место в преображенной биосфере, а ей, в свою очередь, удалось приспособить нас к себе. Божество нашего обновленного мира оказалось мудрым и светлым и создало такой прекрасный мир, как Сартас…

— Извините, — сказал Джаллав, — вы уже не в первый раз говорите: божество. Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду божество. Создателя. Других названий я не знаю. Того, кто создает миры.

— Кто создает миры… Это — в прямом смысле?

— Конечно.

— То есть мир создает божество, а божество затем создает другой мир? Я правильно понял?

— Абсолютно правильно.

— И так — до бесконечности?

— Не знаю. Возможно, да. Предела пока не положено.

— И все миры — в одном месте?

— Не понимаю вопроса. Вы же перемещаетесь из мира в мир. В одном они месте или в разных?

— Я имел в виду: один мир приходит на смену другому или все они существуют совместно? Но я уже понял. Скажите мне вот что: как именно в мире появляется божество?

— Это очень долгий процесс. Все живое, общаясь меж собой, создает некую идеальную субстанцию, которую мы называем «цаас». Чем теснее и интенсивнее общение, тем плотнее цаас. Когда в него включаются люди, цаас приобретает сходство с разумом. Он начинает активно познавать мир. Естественно, создает свое представление об этом мире. В какой-то момент это представление становится достаточно завершенным, чтобы начать самостоятельную жизнь. Возникает новый мир, в нем тут же образуется свой цаас. Поскольку представления о мире всегда отличаются от самого мира, то вновь образуемый мир отличается от предыдущего — на характер божества…

— Минутку… Получается, что божеству достаточно вообразить — и появляется новый мир?

— В определенном смысле — да.

— И мир существует в воображении божества?

— До тех пор, пока не станет способен к самостоятельному существованию.

— А потом?

— Потом он просто существует. Я не могу понять, о чем вы спрашиваете?