Владимир Петров-Одинец - Нечаянный колдун

Первого парня Матвеич пнул в живот, еще плохо справляясь с рукой, что болталась безвольной плетью. Второй успел ударить в лицо, точнее — сбоку, в скулу, пробороздив кулаком до уха, а сам споткнулся на подставленном колене. Рука стала оживать, поднялась, прикрыв лицо. На врача нахлынула злость. Надо же, столько тренировался в зале, но в реальной схватке даже блок поставить не смог. Нет, он не боец! Но и не мешок для отработки ударов! Матвеичу уже не было больно, и страх ушел, смытый гневом:

— Ах, вы, недоноски!

Наблюдатели решили помочь неудачливым нападающим, набегали все вместе. В третьего парня Матвеич впечатал кулак, движимый желанием раздробить челюсть на мелкие кусочки, чтоб сто лет жрать не мог, а только через трубочку сосал! Жаль, такие желания редко сбываются, но удар получился — неприятель рухнул.

Четвертый достал сбоку, и опять в ухо. Больно, аж хрустнуло! И мир подскочил вверх, с чего бы? А, сбили с ног… И что же так хрустнуло в ухе?

— «Хрящ сломали!» — мелькнула догадка, а затем белая пелена с розовым оттенком отгородила весь мир, и нахлынуло упоение боем. Двое надолго выведены из строя, корчатся на траве, остальные повторяют атаку. Один отводит руку для замаха. Пара набегают сзади, четвертый — пойман Матвеичем за грудки, но хочет снова ударить в лицо. Ну, нет, парень!

Матвеич, не вставая с колен, резко дернул пойманного, перевалил его через себя и оказался сверху. Голова парня при этом гулко ударилась об асфальт дорожки. На! На! На! Кулаки сворачивают нос, рассекают бровь — парень обмякает. Теперь можно приподняться, чтобы встретить остальных.

Ненависть к ублюдкам, посмевших напасть на него, настолько сильна, что страха нет и в помине. В ладони вспышка — файербол летит! «Промахнулся, и хорошо, а то глаза ему выжег бы», — это отмечает трезвое сознание, зажатое в малюсенький кусочек мозга. Одежда мгновенно исчезла с парня, так быстро, что по инерции он еще успел пнуть того, кто лежит на земле.

Но это не Матвеич. Разъяренный колдун уже на ногах. Под визг обожженного хулигана огненные шары бьют в пахи другим еще ничего не соображающим щенкам. У этих сгорели брюки и поросячий визг утроился. О, наслаждение местью, как ты велико, оказывается! Нападавшие бросились врассыпную, сообразив, что потерпели поражение. Гнев стихает. Последняя точка — наказать обалдуя с разбитым лицом. Палёным волосом воняет так противно, что тому достаётся только пинок в зад. В расчете! Убедившись, что враги разбежались по разным сторонам, Матвеич продолжил пробежку. Через несколько минут боль в плече, в ухе и осадненной ударами коже лица стала ощутимой.

— «Ладно, дома рассмотрю, обработаю, — приводит колдун свои мысли в порядок, и улыбается сам себе, припомнив, — у победителей раны заживают быстрее».

Да, он победил шестерых хулиганов. Неудачный для них день — ради баловства бросили в одинокого бегуна «кирпичинку» и получили сокрушительный отпор. Но в остывающем сознании Александра Матвеевича Горлова, слегка трусоватого человека, прорисовываются вопросы — почему он настолько разъярился? Ведь раньше удавалось выйти мирно из любой ситуации. Откуда такая бешеная агрессивность и удовлетворение победой? Почему он так жестоко опалил мальчишек?

Это чувство оказалось сродни тому, что единожды прорезалось в нечаянной драке. Несколько подвыпивших парней сцепились в вестибюле общежития, потом двое побежденных решили хоть на ком-то отвести душу.

«Кем-то» оказался проходящий мимо Горлов. Удар между лопаток бросил его лицом на приоткрытую дверь. Боль от ушиба пронзила неожиданностью и несправедливостью, а соленая кровь из разбитой губы — еще больше усилила ее.

Ненависть выбелила и скрыла весь мир, кроме обидчиков. Он не помнил, как и что делал. Белая занавесь приобрела цвета, когда избитые в кровь парни валялись на полу, закрываясь от его пинков. Отойдя от боевого бешенства, Матвеич с ужасом понял, что едва не изувечил чуть перепивших ребят. Тренер по боксу, случайно узнавший о битве, позвал Горлова к себе. Но после двух спаррингов — с сожалением выгнал:

— Скажи мне, зачем смягчать удары? Это бокс, а не имитация! Надо бить, а ты — обозначаешь удар. Ты не боец, Саша. Ты берсеркер. Иди в дзюдо или каратэдо, там удары в ката отрабатывают. А мне — боксер нужен!

После того случая Горлов старался избегать стычек. Да и участвовать в драках он не любил с детства. Схватка с хулиганами его напугала — почему пришло к нему состояние боевого безумия?

108

Лена еще несколько раз наведалась к квартире Саши. В почтовом ящике уже не торчал бумажный мусор, и не было ее записки. Сосед, приятный старичок сказал, что приходил родственник Горлова, попросил присматривать за квартирой, пока Александр Матвеевич будет работать в другом городе. В каком, сосед не запомнил. Понятно, почему — по виду ему уже перевалило за восемьдесят.

В санавиации подтвердили, что Горлов прислал через облздрав заявление о переводе на другую работу. Но заявление искать не стали, место новой работы не назвали, зато наорали и потребовали документы.

Лена поняла, что дело нечисто, и снова пошла в прокуратуру. Уже другой помпрокурора, тоже упитанный и объемистый в талии, встретил нелюбезно. Сведений о судьбе врача Горлова дать не захотел, зато обмолвился, что Реутова она никогда не дождется.

После этого путь лежал в милицию. Написав заявление о пропаже жениха, Лена всучила листок упрямому дежурному лейтенанту в грязно-красной повязкой на мятом мундире. Через неделю зашла проверить — нарвалась на скандал, с честью его выдержала и пробилась к начальнику милиции. Тот строил глазки, намекал на неземную красоту заявительницы, обещал разобраться, строжился на неизвестных лиц по селектору, демонстрировал своё всесилие — всё, как в скверном театре!

Вечером постель показалась холодной. Не спалось. Вспоминался последний разговор с Ариком, перед его нелепой смертью. Теперь, из мирного городского уюта, неожиданная исповедь несостоявшегося мужа казалась значимой, похожей на настоящую, церковную. Арнольд исповедался, а вот она никому не призналась, что желание половой близости в тот роковой день чуть не побороло ее. Если бы не мерзкое водочное амбрэ — уступила бы она жениху, даже без насилия.

Лена ходила в церковь перед троицей, исповедалась в надежде освободиться от нечаянного греха прелюбодеяния, свершенного до свадьбы. Облегчение не наступило — священник долго выпытывал подробности, испохабив своим любопытством всё. И душа не очистилась, и совета дельного Лена не получила. Ну, не считать же советом — «молись, сестра!»