Стивен Холл - Дневники голодной акулы

— И вы пришли сюда?

— Это отделение лаборатории было заброшено много лет тому назад, и люди Уорда ничего о нем не знали. Видишь ли, я всегда считал, что главным моим делом является продолжение нашей работы. Я делал все, что мог, чтобы продолжать скрываться, в то же время заботясь о языках и поддерживая их жизнеспособность. Но теперь я стар, а Уорд обрел богатство и власть. Он располагает ресурсами, которые однажды позволят ему максимально усовершенствовать свою систему стандартизации, и если это случится, то вместо тысячи Уордов появится сотня тысяч, миллион, миллиард. Он будет расти экспоненциально, пока не останется никого другого. Только он — в каждом доме, в каждом городе, в каждой стране. Навсегда.

— Господи, — сказал я.

— И по этой причине, — сказал доктор совершенно будничным тоном, — завтра я буду помогать вам обоим.

29

«Орфей» и код ЙЦУКЕН

Из-за того, что доктор показывал мне, как пройти на маленькую кухню и в ванную комнату, возвращение в спальню Эрика Сандерсона Первого заняло около десяти минут.

После всех этих коридоров и перекрестков славно было снова оказаться у двери Эрика, узнать свои вещи, увидеть на другой стороне комнаты своего кота и теплую удобную кровать.

— Давно ты в последний раз спал?

— Не знаю, — сказал я. — Но голова так и кружится.

— Хм. Боюсь, до утра тебе придется выполнить два важных задания.

С этими словами Фидорус вынул из своего внутреннего кармана очень старую кисточку. Деревянная ее рукоятка сделалась темной и блестящей от времени. Щетинки тоже были темными, но идеальной формы.

— Похоже на кисть Тэкиси, — сказал я. — Это каллиграфическая кисточка, да?

— Да, и тебе надо воспользоваться ею, чтобы написать свою историю. Все, что ты из нее помнишь, и как можно подробнее.

— Написать где?

— В воздухе. — Фидорус сделал жест в пустоте. — К утру вся твоя история должна быть написана этой кистью. Понимаешь?

Когда он протянул мне кисть, его голубые глаза были спокойны, ясны и серьезны.

— Да, — сказал я, сам себе удивляясь. Я осторожно взял кисть. — Вы сказали, что заданий два?

— Ты должен также выпить вот это, — и он вынул из кармана пиджака маленький стаканчик.

Я взял его у доктора и посмотрел на просвет. Стакан был наполнен узкими бумажными полосками, словно лист бумаги разрезали, а потом еще и изрубили, чтобы получились крошечные продолговатые обрывки. Присмотревшись ближе, я увидел, что на каждой полоске черной краской напечатано слово «вода».

Я снова повернулся к доктору.

— Это надо выпить?

— Да, ты должен выпить концепцию воды, суметь ощутить ее вкус и освежиться.

— И как же я это сделаю?

— На свете есть два типа людей, Эрик. Есть люди, которые инстинктивно понимают, что рассказ о Всемирном потопе и история о Вавилонской башне — это два рассказа об одном событии, и есть те, которые не могут этого понять.

Я готов был возразить, но удержался.

— Ты должен выпить эту воду и написать свою историю к завтрашнему утру. Потом я вернусь, чтобы увести тебя с собой.

Не дожидаясь ответа, доктор повернулся и направился вниз по коридору. Я хотел было окликнуть его, но промедлил, и он исчез.

Нельзя сказать, что Иэн очень обрадовался, когда я включил в спальне свет. У него было такое выражение, которое иногда появляется у больших котов, когда их, спящих, расталкивают ради семейной фотографии.

— Прости, — сказал я, усаживаясь на край кровати.

Иэн легонько дернул ухом.

Я взял стакан и опустил в него палец. Полоски бумаги шелестели и шуршали, когда я их теребил. «Убеди себя». Я закрыл глаза и попытался представить, что этот шелест на самом деле плеск воды. Когда я утвердился в этой мысли так крепко, как только мог, то вынул палец из стакана и поднес его к губам. Бумажки покатились по подбородку. Несколько сухих полосок попали мне на зубы и на язык. Я открыл глаза, вытащил их по одной, скатал в легкий шарик и щелчком отправил его прочь.

Некоторое время я смотрел в стакан. На оставшихся крохотных белых полосках слово «вода» видно было или полностью, или наполовину, или не видно вообще. Мне смутно припоминалось что-то насчет церковного реликвария, содержимое которого обращается в кровь, когда на него устремляют взгляд истинно верующие. Откуда-то на ум явилась фраза «Вино преосуществится в кровь», и я подумал: «Вот здорово!»

«Убежденность. Убежденность. Убежденность». Я снова поднял стакан и опрокинул его, широко раскрыв рот и в полной мере ожидая, что вот сейчас в него обильной холодной струей прольются вкус и ощущение воды. Но вместо этого туда посыпалась бумага, и мой рот сделался похож на нечищеную клетку для хомячков. Я сплюнул полоски обратно в стакан, несколько влажных и липких от слюны ленточек. По крайней мере одна из них приклеилась к моему нёбу. Я сунул в рот палец, пытаясь выковырять ее ногтем, и меня едва не стошнило.

Я опустил стакан на прикроватный столик. Идея воды? Если мир делится на физический и концептуальный, попасть из одного в другой мне не удалось. Вместо этого я взялся за древнюю кисточку Фидоруса. «Ты должен написать ею свою историю. Все, что ты из нее помнишь, и как можно подробнее».

Я встал на ноги.

Кисточка неподвижно застыла вровень с моим лицом.

Я начал писать.

«Сознание покинуло меня. Я перестал дышать…»

Усилие, требующееся для того, чтобы держать перед собой вытянутую руку на протяжении сколько-нибудь длительного времени, отнимает больше энергии, чем можно предполагать.

Наконец я положил кисточку на стол и потер руками лицо. На все это ушло — сколько часов? Два, три? Трудно сказать, но я сделал то, о чем просил доктор, написал свою историю в воздухе. Меня подташнивало. Долгое время я ничего не ел и, хотя особого голода не испытывал, понимал, что чувство тошноты пройдет лишь в том случае, если мне удастся найти что-нибудь съестное. Кроме того, я хотел в туалет, и мне пришло в голову, что, через какие бы испытания я ни проходил, организм мой продолжал безмолвно работать где-то на заднем плане сознания. В этом присутствовало что-то ободряющее. В рутине жизненного процесса виделся некий спасительный якорь. Тряся рукой, чтобы прогнать из нее болезненные судороги, я направился к двери спальни.

Я спустил воду и вымыл руки, рассеянно думая о маленькой душевой кабинке в углу, но в то же время понимая, что чересчур устал и уже просто валюсь с ног. Мысли начинали выпархивать из медлительного, отключающегося мозга. Мне надо было поесть и упасть на кровать. Всему остальному придется подождать.