Ивакин Геннадьевич - Неправда

- Вам страшно умирать, батюшка?

- Конечно, страшно. Я ведь один на приходе здесь. Диакона и того нету. Миряне порой помогают во время службы. Да сколько их мирян-то? Две старушки, да дурачок местный. Остальные или спились, или уехали. Я уж не крестил детишек больше года. Все отпеваю, да отпеваю. Сегодня вот соборовать ходил. Нету деревни. Умирает она. Без исповеди и причастия помирает. И я боюсь без исповеди и причастия помереть. Но еще страшнее перед Господом стоять. Голеньким и наизнанку вывернутым. Он же видит то, чего ты сам в себе не видишь и сам от себя прячешь. Жизнь - это великий дар, но это и тяжелейший подвиг. Каждодневный и ежечасный. Невидимый, а потому еще более трудный. Не обманывал тебя твой бес, война и впрямь идет, только поле боя - твоя душа. И только ты сам можешь решить - чью сторону ты возьмешь, Бога или врага его. Чей ты воин - Христов или бесов? Кто победит в душе твоей образ и подобие Бога или страсти и грехи? Вот кто главный враг твой. А не какие-то игвы, прости Господи. Мечом махать легче, чем себя беречь.

Лешка замолчал. Мир начал открываться ему совершенно с другой стороны. Таинственной, страшной и привлекательной. Честная и прозрачная мистика и жизнь Православия оказывалась куда глубже и чище нелепой загадочности эзотериков.

Молча доели они картошку, а потом священник перевязал ему ногу, уже покрывшуюся волдырями. А потом дал молитвослов с последованием ко Святому Причастию с таким напутствием:

- Читать будешь, упаси тебя Боже представлять Христа, или Богородицу, или ангелов. Вникай в слова, а не в образы.

А потом отец Геронтий молча удалился в свою комнатку.

После положенных молитв Лешка еще долго ворочался на кровати, пытаясь заснуть, но слова отца Геронтия, которых он так много услышал за сегодняшний небольшой день, тяжело ворочались в его душе, пытаясь успокоить ли, наоборот ли задуматься студента.

И когда уже было далеко за полночь Лешка вновь почувствовал жесткое присутствие небытия.

Вновь начали неметь пальцы рук и ног, затем одеревенели мышцы и тяжесть навалилась на грудь. Каждый вдох давался огромным трудом и стоном. Свинцовая тяжесть век не давала увидеть тусклый огонек маленькой лампадки, висящей перед киотом.

Лешка знал, что это Белиал наваливается на него чудовищной равнодушной мощью, но бес не вселялся в него. Просто давил и давил студента. Как в ту, в первую ночь.

Слова путались в голове и Лешка никак не мог вспомнить - что велел читать ему отец Геронтий.

Он собрался с силами и стал молиться от самого себя: "Господи Боже! Ты моя защита, прибежище мое! Только на тебя я уповаю. Защити меня от ночного ужаса, от ночных стрел бесовских, от заразы бродящей. Будь мне щитом, ибо Истина Ты! Ангелы Божии! Охраните меня своими крыльями от смерти, от дракона, аспида и василиска. Несите меня к Господу, чтобы не споткнуться мне на этом пути!".

От этих слов ему чуть полегчало, бремя давившее на него ослабло, и Лешка смог приоткрыть глаза.

Он находился в каком-то сарае, дырявые стены которого пронзали солнечные лучи. Невыносимо пахло гарью и чьи-то голоса слышны были снаружи:

- Как же это, и не услышал никто?

- Проснулися, а дом-от вовсю полыхает уже.

- Ой, лихо, лихо...

Лешка, стараясь не шуметь, подошел к стенке и прильнул к тоненькой щелочке.

Гарью и дымом несло от обугленных стен дома отца Геронтия. Воздевала к сумрачному небу почерневшую трубу свою печь, обгорелые рамы окон, точно кости скелета, молча втыкались в Лешкину душу.

Во дворе стайкой чирикали бабушки в одинаковых черных платочках:

- Поди пожгли яво?

- Да хто?

- Бають, батюшка-то какого-то нвалида подобрал в лесу, поди бёглый, с турмы?

- Он, поди и пожег?

- Дак за што?

- Иконы наворовал, по телевиздеру трындели, что мафья така есть, иконна. Ездють по деревням, иконы ворують.

- Ох, ты, господи... Участковый-то што сказал?

- Сказал ни чо не лапать, да в район поихал, за подмогою.

- А батюшка што?

- Дак што... эвон лежить под простынью.

Лешка отшатнулся от стенки сарайчика, а находился он, несомненно, в нем, и только сейчас заметил, что руки его и одежда, испачканы запекшейся, черной кровью.

Он оглянулся в отчаянии и увидел топор, с налипшими к лезвию волосами и чем-то еще буро-белым.

"Боже мой!" - мелькнула отчаянная мысль - "Боже мой, что я наделал-то опять!" Он закрыл лицо ладонями и чья-то рука легла ему на плечо.

Вздрогнув, Лешка открыл глаза и увидел... отца Геронтия!

- Что стонешь? Приснилось что плохое?

И только после этих слов Лешка понял, что он лежит там же где и лежал, на узенькой кровати, под пестрым лоскутным одеялом, и все это был лишь дурацкий сон.

- Весь в поту... Что нога болит?

- Нет, батюшка. Бог с ней, с ногой. Приснилось дурное. - Лешка помолчал, а потом добавил - Будто убил я вас и дом спалил.

- Сон ерунда. Не верь снам. - Ласково ответил ему священник. - Однако вставать пора. Тебя Господь ждет.

17. 12 мая 1994 года. Четверг. Россия. Город Киров.

Ранняя электричка лениво шлепала мимо дачных участков.

Лешка сидел у окна, прислонившись разгоряченным лбом к холодному стеклу.

Впереди его ждал самый тяжелый день из всех бестолковых и умных, удачных и неудачных, запойных и трезвенных дней его короткой несуразной жизни.

Впереди была его Голгофа.

Вестник смерти, он нес страшное известие о гибели друзей. Он не представлял - что он сможет сказать сыну Оли, или Мишкиным бабушке с дедушкой, или родителям Ани.

Но он знал, что это необходимо ему сделать.

Но страха перед неизбежным наказанием не было, была светлая печаль и решимость. Он понимал, что без покаяния перед родными тех, кого он убил - намеренно ли, случайно ли, - прощения своей глупой душе он не получит. Прощения и от Бога, и от самого себя.

Так же сказал ему и отец Геронтий, когда после Причастия подвез его до полустанка на старом обшарпанном "Урале" с коляской:

- Полежать бы тебе у меня месяцок-другой, на ноги встать. Да мама тебя ждет. И друзей твоих мамы ждут. Поразбрасывал камни, теперь езжай собирать их. Так что нет у тебя другого пути, сынок. В тюрьму ли ты пойдешь, в больницу ли ляжешь. Только храни свою душу - помни, на место одного злого духа могут семеро прийти. Злее, умнее, хитрее, лукавее. Обольщать и соблазнять тебя будут. Только ты знаешь, что делать тебе надо. Молись, постись, исповедуйся и причащайся. Блюди себя. Мельчайшее движение души своей отслеживай, анализируй. К чему твой шаг приведет - к худу ли, к добру ли. Ангела тебе в дорогу! - и священник трижды поцеловал его, а потом благословил. И протянул маленький молитвослов.