М Емцев - Море Дирака

- Нет, яункундзе [барышня], я, конечно, не верю ему.

- Это почему же? - спросил Криш, приподнявшись.

- Просто не стоило покидать из-за меня море.

- Чрезмерная скромность говорит скорее о гордости, - сказала Линда. Поднялась и, отряхнув песчинки, неторопливо пошла к воде. Но вдруг обернулась и помахала рукой. - До свиданья, Криш! Прощайте, господин Виллис!

- О чем вы думаете сейчас? - спросил Криш.

- О разнице между "прощайте" и "до свиданья".

- Вам предстоит найти ее, Виллис. И еще многое... Вы Робинзон, которому нужно заново открыть целый мир... Ну, будем одеваться. Нам пора. Да и дождь вот-вот хлынет.

Море потемнело. Ветер налетал короткими резкими порывами. Гнал по пляжу обрывки газет. Сухо шуршала на дюнах метлица. Люди собирали одежду. Многие уходили. Некоторые переместились под полосатый тент. Моторные лодки Спасательной службы прижимали пловцов к берегу.

Добравшись до бетонированной дорожки, мы вытрясли из сандалий песок и быстро зашагали по затененной улице. Уже хлопали ставни и надсадно скрипели флюгера. Быстро темнело. Сильнее запахло жасмином и сиренью. В Карсо уже зажгли свет, и кто-то настраивал скрипку. Под ногами скрипел песок. Деревья легко покачивались, листва терлась о черепицу крыш.

Миновали Лидо и, пройдя узкую полосу соснового бора, вышли на автостраду. Криш остановился у ларька и купил сигарет. Долго прикуривал, загораживаясь от ветра. Над дорогой летели тучи пыли. Упали первые холодные капли.

- Побежим. Нам уже близко, - сказал Криш, надвинув фуражку до бровей.

Мы побежали. Но ливень догнал нас. Одежда быстро намокла, и сандалии наполнились теплой водой. Шоссе стало серебряным. Запрыгали крупные пузыри.

Наконец мы добежали до уединенной виллы и влетели на пустую веранду.

Здесь было пыльно и сумрачно. Валялись поломанные горшки с давно высохшими кактусами, обрезки провода, фарфоровые изоляторы, ржавый садовый инструмент. Кое-где цветные стеклышки повылетели, и быстрые струйки воды стекали по грязному окну на пол, одеваясь в мышиный наряд пыли.

Криш вытер платком лицо и шею. Снял фуражку и расчесал густые волосы.

- Вот мы и пришли, - сказал он, отворяя скрипучую дверь.

Мы поднялись по винтовой лестнице на антресоли. Тощая кошка испуганно соскочила с резных перил и шарахнулась в темноту. Скрипнула еще одна дверь. Криш посторонился и пропустил меня вперед. Мы оказались в большой сумрачной комнате, заваленной старинными фолиантами в кожаных переплетах. На подоконниках стояли пустые пыльные бутылки. В самом темном и неуютном углу, свесив голову, спал обрюзгший старик. Его подагрические руки обреченно свисали с подлокотников ветхого кресла. На коленях лежала ликерная рюмка, в которой билась прилипшая муха. Она, как видно, теряла последние силы. Замолкала и дергалась, проклиная и жизнь, которую провела в этой комнате, и дурацкую смерть в загустевших остатках бенедиктина.

- Это профессор Бецалелис, - тихо сказал Криш. - Не обращайте внимания на... некоторые его чудачества. Он великий ученый и несчастный человек.

- Перестаньте молоть чепуху, - неожиданно отозвался старик. Он поднял голову и разлепил один глаз, блеснувший из отечного мешка, как янтарь из кучи морского хлама. - Вы принесли водку?

- Нет, профессор. Простите, но я не принес вам водку.

- Тогда убирайтесь к чертовой матери! У меня разыгрался радикулит, и я не могу пойти за ней сам. Почему вы не принесли?

- Мне помешал дождь. Мы и так промокли до нитки.

- Э-э... Дождь только начался. У вас было достаточно времени, чтобы купить водку... И не говорите мне, что вы собирались взять ее в нашем ларьке. Кого вы привели?

- Это тот самый студент... Я уже рекомендовал его вам, профессор.

Я поклонился, испытывая самые противоречивые чувства. Все это было немножко противно, и страшно, и интересно.

- Что вы умеете делать, студент, кроме пакостей и рассказов?

- Он умеет глубоко чувствовать, профессор, - мгновенно отозвался Криш.

- Дайте мне листок бумаги, Силис.

Криш метнулся в противоположный угол. Сбросил с крохотного столика стопку книг, взорвавшихся, как начиненные пылью гранаты, и принес несколько измятых листков почтовой бумаги.

- И стило.

Криш протянул ему авторучку.

- Вы, кажется, математик, студент?

- Да, профессор.

- Сейчас я дам последовательность. - Он стал что-то царапать на бумаге, близко поднося ее к глазам. - Вы попробуете ее разгадать. Если догадаетесь, то продлите этот ряд.

Он протянул мне листок.

Там было только десять букв:

О Д Т Ч П Ш С В Д Д

Сначала мне пришло в голову, что это начальные буквы слов какого-то известного стихотворения или пословицы. Но я никак не мог подогнать их под хаотические отрывки, лихорадочно вспыхивающие в памяти.

- Не знаете?.. Это числа натурального ряда. Один, два, три и так далее...

- Я подумал, что это стихи.

- Вы восторженный интеллектуал, милейший, а не точный, сухой математик. Ни черта из вас не выйдет. В математике, разумеется... Силис! Дайте ему мой тест.

Криш протянул мне отпечатанную на папиросной бумаге анкету. Вопросы там были самые престранные. Начиная от "Краснеете ли вы, попадая в незнакомое общество?" до "Способны ли вы ударить женщину?".

- Вы должны отвечать только "да" или "нет". Да - единица, нет - нуль. Не вздумайте лгать. Тест учитывает и эту возможность. Пишите все, как есть. Тогда результат может оказаться благоприятным.

Я быстро заполнил листок, хотя вопросы, вроде "любите ли вы коммунистов?", несколько меня озадачили. Трудно ответить определенно. Но анкета была пристрастной и безразличного отношения не допускала.

- Сколько у него, Силис?

- 01101110001101.

- Чувствительный интеллигент, отрицающий всякие принципы. Внутренне порядочный, но скрывающий это даже от самого себя. - Старик раскрыл, наконец, и другой глаз. - Что ж, на сегодняшний день это не худший представитель рода человеческого. Но может дать опасные мутации, если наступят более суровые времена.

- Зачем столь скоропалительный вывод, профессор? - вмешался Криш.

- Эх, молодые люди! Мне приходилось жить, как сказал Монтень, в такое время, когда вокруг нас хоть отбавляй примеров невероятной жестокости. В старинных летописях мы не найдем рассказов о более страшных вещах, чем те, что творятся у нас повседневно.

- Вы всегда удачно цитируете, профессор. Но цитата не может оправдать предвзятое отношение. И не станет профилактической прививкой от обиды.

- Э-э... Если он сразу же не разучится обижаться на меня, мы не сработаемся. Помните, как ветхозаветный Гидеон вопрошал господа? "И сделай мне знамение, чтобы я знал, что ты говоришь со мной". Я, конечно, не господь, но тоже не могу предупреждать каждый раз: не обижайтесь, я сейчас начну злословить... Кто ваш любимый художник, молодой человек?