Айзек Азимов - Приход ночи

– Из университета, говоришь? – как-то странно переспросил вожак.

– Да. Я работаю на факультете психологии. Преподаю и немного занимаюсь врачебной практикой. Послушайте, я не хотел вас беспокоить. Мне бы передохнуть несколько часов да немного поесть, если вы со мной поделитесь. Чуть-чуть. Я не ел с самого…

– Университет! – крикнула одна из женщин. В ее устах это прозвучало как грязное ругательство, богохульство. Ширину была уже знакома эта интонация – таким же тоном Фолимун 66-й в ночь затмения отзывался об ученых. Слышать это было страшно.

– Университет! Университет! Университет! – Они снова завели вокруг него хоровод, тыча в него скрюченными пальцами. Ширин перестал понимать, что они поют. Какой-то хриплый кошмарный вой, лишенный всякого смысла.

Может, они принадлежат к какой-то секте наподобие Апостолов и собрались здесь, чтобы совершить тайный обряд? Нет, вряд ли. Слишком они оборваны, слишком грязны, слишком ненормальны. Те немногие Апостолы, с которыми он встречался, были неизменно опрятны, сдержанны и почти пугающе владели собой. Кроме того, они нигде не показывались с самого затмения. Ширин предполагал, что они скрываются в каком-то своем убежище, празднуя осуществление своих пророчеств.

А эти – просто кучка бродячих безумцев.

И они готовы на убийство, судя по их глазам.

– Слушайте, если я нарушил какую-то вашу церемонию – извините меня, и я тут же уйду. Я хотел попасть в дом только потому, что считал его пустым, а я очень голоден. Я не хотел…

– Университет! Университет!

Никто еще не смотрел на него с такой ненавистью, как эти люди. Однако видно было, что они испытывают еще и страх. Они не приближались к Ширину, и их пробирала дрожь, словно они подозревали его в неком тайном могуществе, которое он в любой момент может использовать против них.

Ширин умоляюще протянул к ним руки. Если б они хоть на миг перестали скакать и петь! Запах еды сводил его с ума. Он ухватил за руку одну из женщин, надеясь вымолить у нее корку хлеба, миску супа, хоть что-нибудь. Но она отскочила, зашипев, словно Ширин ее обжег, и стала свирепо тереть руку в том месте, где он ее коснулся.

– Пожалуйста, – сказал он. – Я не замышляю ничего плохого. Я такой же мирный человек, как и вы, поверьте.

– Мирный?! – вскричал вожак. – Это ты-то? Университетский? Да вы еще хуже патрульных. Патрульные только докучают людям, а вы весь мир загубили.

– Что-что?

– Поосторожней, Тазибар, – сказала женщина. – Пускай уходит отсюда, пока не навел на нас порчу.

– Я? Порчу?

Они опять начали тыкать в него пальцами, резко и враждебно. Некоторые вполголоса затянули какую-то свирепую песнь без слов, урча, как мотор, который набирает обороты и вот-вот вырвется из-под контроля. Девушка, одетая в одни только шорты, сказала:

– Это университет напустил на нас Тьму.

– И Звезды, – сказал мужчина в одной рубахе. – Они вызвали Звезды.

– А этот, того и гляди, вернет их, – сказала женщина. – Пусть он уходит! Пусть уходит!

Ширин не верил своим ушам. Впрочем, чего-то в этом роде и следовало ожидать. Из патологического подозрения ко всем ученым, ко всем образованным людям развилась естественным путем неподвластная разуму фобия – должно быть, она охватила, подобно вирусу, всех переживших ту страшную ночь.

– Вы думаете, я могу вызвать Звезды обратно, стоит мне только щелкнуть пальцами? Вы этого боитесь?

– Ты университетский, – сказал Тазибар. – Ты знаешь ихние тайны. Университет наслал Тьму, Университет наслал Звезды. Университет наслал конец света.

Это было уж слишком.

Мало того, что они втащили его сюда, где безумно вкусно пахнет едой, которую ему не дают. Но когда тебя вдобавок винят в катастрофе – когда видят в тебе какого-то злого колдуна… В Ширине что-то щелкнуло, и он завопил:

– И вы в это верите? Идиоты! Чокнутые суеверные дураки! Университет вам виноват? Это мы, по-вашему, вызвали Тьму? Боги, что за глупость! Мы были единственные, кто пытался вас предостеречь! – Он злобно размахивал стиснутыми кулаками.

– Он хочет все вернуть, Тазибар! Сейчас он наведет Тьму! Останови его! Останови!

Все сгрудились вокруг Ширина, протягивая к нему руки.

Он примирительным жестом воздел свои и замер на месте. Он уже жалел, что так обзывал их – не потому, что это опасно для жизни, они ведь, скорей всего, не поняли смысла его эпитетов – а потому, что они, собственно, ни в чем не виноваты. Если кто-то и виноват, так это он – в том, что не постарался как следует, не помог им спастись от бедствия, о котором знал. Эти статьи Теремона – если бы он поговорил с журналистом, если бы вовремя заставил его отказаться от юмористического тона, который тот принял…

Да, Ширин жалел о своих словах.

Он жалел обо всем – о сделанном и о несделанном. Но теперь уж поздно.

Кто-то ударил его, и он ахнул от удивления и боли,

– Лилиат! – успел крикнуть он.

И вся орава бросилась на него.

Глава 36

В небе светили четыре солнца: Онос, Довим, Патру, Трей. Теремон вспомнил, что четырехсолнечный день считается счастливым. Этот – точно счастливый.

Мясо! Настоящее мясо наконец-то!

Какое замечательное зрелище!

Добыча досталась ему чисто случайно, но кстати. Новая жизнь на природе теряла для него прелесть тем быстрее, чем голоднее он становился. И он вполне дозрел, чтобы с радостью присвоить себе мясо, откуда бы оно ни явилось, да еще сказать спасибо.

В лесу было полно всякого зверья, по большей части мелкого, почти неопасного, но словить что-нибудь голыми руками не представлялось возможным. В ловушках же Теремон ничего не понимал, да и не из чего было их изготовить.

Все эти сказки о людях, заблудившихся в лесу, которые мигом приспосабливаются к новым условиям и становятся ловкими охотниками и строителями, остаются сказками. Теремон считал себя довольно умелым для горожанина, но знал, что у него не больше шансов добыть себе какого-нибудь зверька, чем снова пустить в ход муниципальные генераторы тока. Что же до постройки жилья, то его хватило лишь на сооружение шалаша из веток, который, впрочем, не дал ему совсем уж промокнуть в один дождливый день.

Но теперь снова распогодилось, и на обед у него мясо. Вся задача в том, как его изжарить. Будь он проклят, если съест его сырым.

Не смешно ли – размышлять вблизи от города, только что уничтоженного огнем, на чем поджарить мясо? Но почти все обширные очаги пожара уже угасли сами собой, а дождь довершил остальное. И хотя в первые дни после катастрофы пожары то и дело вспыхивали вновь, сейчас это как будто прекратилось.

Надо что-то придумать. Потереть две палочки друг о друга, пока не появится искра? Ударить металлом о камень и высечь огонь, заставив тлеть кусочек ткани?