Михаил Емцев - Клочья тьмы на игле времени

— Заклинаю вас и призываю… Именем звезды, которая есть солнце, вот этим знаком…

И все было понятно ему в том, что увидел он за расступившимся мраком. И розоватые молнии, холодно вспыхивающие в черных храмах, и агнцы, приносимые в жертву Молоху. Магов тоже сразу узнал он, понял их заклинания и разобрал священные символы.

Порадовался, что не замирает свет науки в веках, огорчился, что освещает он алтари зла.

И содрогнулся он, только теперь поняв, что боги его родной Халдеи, аккадские боги Ниневии и Вавилона стали дьяволами в веках. Жрецы в темных храмах по-вавилонски звали их Молохом, Астаротом, Баал-Зебубом.

Но не бога единого славили они в них, а дьявола, бога мрака и зла.

Отблеск огня увидел Вароэс на его закопченном лице, нездешний зеленый свет увидел в его глазах. Но огонь тот и свет тот не были предвестниками огненного бога Кишара.

А слов Dien est tres fin [42] он не понял, хотя произносили их даже те, кто служил дьяволу.

И кулаками в гневе потряс он перед лицами жрецов, которые отшатнулись назад, наэлектризованные его волнением и испугом.

Вы свершаете в храмах своих служение единому богу. Он солнце и свет, животворное тепло и обильный разлив на полях. Но придет день и солнце вновь унесут в подземные храмы. Красноголовому богу зла станут поклоняться потомки ваши. Не Озирису, а Сетху совершат они воскурения и принесут жертвы. Сегодня вы приносите в жертву чудовищной Тиамат разум, а завтра детей ваших положите на алтарь. Так я говорю вам, халдейский маг ВАРОЭС.

— Славным и грозным именем бога Живого! — провозгласил новое заклинание Вароэс и, к радости своей, обнаружил, что высшей жреческой квалификации устрашающий вой вновь звучит в его гласе.

И опять увидел он магов, жрецов высокого посвящения в парадных одеждах. С закрытыми лицами, как на служениях богу чумы Намтару, свершали они неведомый обряд вокруг пылающего креста — символа дерева. Кривыми мечами ассирийского голубого металла посвящали коленопреклоненных учеников к внутреннему кругу. Многое близко было здесь сердцу Вароэса, и многое было непостижимо его уму.

С нескрываемой неприязнью смотрел он на толпу жрецов. А в ушах все звучали сатанинские заклинания тех, других, с закрытыми лицами и белыми крестами в черном круге на груди. The American way of life [43] — было последнее, что он услышал.

Но недаром звался он великим магом, недаром считался самым умным и проницательным из живущих в его время людей. Интуитивным чувством проник в смысл неведомого обряда, и сердце его защемило, когда понял он, что и тут идет служение злу.

Злобные шуты наследуют вам! Невежество и ненависть спрячут за священными одеждами вашими. Не мудрость станут лелеять, а убийство в святилищах своих. Высокий сан прикрытием мерзостей станет. И не страх, не почтение будут внушать они людям, а стыд и омерзение. Все, что вынашивали вы, они развеют по ветру, растеряют и осквернят. И не будет возврата к истокам вашим. Ибо деяния их привратят в глазах людей истоки эти в зловонную яму.

Так я говорю вам, халдейский маг ВАРОЭС.

Брезгливо поморщился и, сделав руками несколько пассов, разбудил Орфея.

И понял Орфей, что вновь его жестоко обманули. Блеск мутноватого шарика опалового принял он за сверкающий цветок Изиды. Больше ничего не помнил он, ибо разбудивший его чернобородый маг пассами своими стер воспоминания всей ночи. И дал себе слово Орфей, что как можно скорее возвратится в Элладу…

— Ловко он это, — восхищались жрецы. — У нас так никто не умел, даже при первых династиях. Еще бы, вавилонская школа! Непонятно только, почему из-за всех этих фокусов мы не должны воевать? Мы не в ответе за то, что будет после нас… Наша Финикия… Наши порты… Оловянные рудники… 

Сотни исторических лет за несколько часов эксперимента. Неуловимой вспышкой мелькнет смерть Орфея, которого через три исторических года убьют вакханки в священной миртовой роще. Слишком уж любил он свою Эвридику, и эта верность мертвой оскорбляла живых…

Но что нам судьба настоящего Орфея? Короткий эпизод, случайный штрих, для нас он только символ, только прекрасный миф. Время уносится назад, в будущее. Условия эксперимента заданы очень жестко. Экспериментатора интересовали лишь некоторые общие принципы того исторического явления, которое он весьма обобщенно назвал «нетерпимостью». Его интересовала внутренняя сущность фашизма.

Я проследил судьбы всего нескольких человек. И тысячи судеб других. Столь различных и похожих друг на друга, как звезды во тьме. Как падающие звезды. Как метеоры.

Орфей оглянулся, и осталась в клубящейся мгле Эвридика. Здесь все не однозначно, а двойственно, диалектично. Да, отдельные страны порой накрывала тьма. Разнузданный террор, мистический угар затуманивал головы людей, отбрасывал общество далеко назад. Но разве человек переставал тянуться к свету?

…Во тьму опуская свой взор,Да будет твоя добродетельГотовность взойти на костер.

Так сказал поэт… И они шли на костер, на плаху, в тюрьму, каменоломни, за колючую проволоку. Огненная река во тьме веков! Они идут на аутодафе, на Сенатскую площадь, в последнем молчаливом марше Рот-Фронта по берлинским улицам 1933 года. Их увозят на остров Юра крытые фургоны греческой охранки, в них стреляют из-за угла фашистские последыши в Риме. Их увозят, сжигают, расстреливают, а они идут, идут, идут…

«Первое мая 1944 года. В 4 часа утра по бараку, в котором спали заключенные команды, обслуживавшей вещевой склад, от «койки» к «койке» мелькают две фигуры, в одних лишь рубашках, осторожно расталкивая своих товарищей по несчастью, они будят их.

Каждого шепотом просят без шума встать и, не одеваясь, пройти в помещение, где хранились чемоданы заключенных.

Заспанных товарищей, сбитых с толку этой неожиданной и странной побудкой и еще более странным указанием, ведут через спальное помещение в темный склад, где их просят сесть на стоящие рядами чемоданы. При слабом свете электрического фонарика виднеются ряды чемоданов, уложенных по три друг на друга и напоминающих ряды сидений в кино.

Семьдесят два члена подпольной коммунистической организации лагеря занимают свои места. После того как эти активные борцы против фашизма советские, чешские, голландские, французские, немецкие, бельгийские, польские и люксембургские товарищи — бесшумно усаживаются, на короткое время наступает безмолвная тишина.