В. Бирюк - Урбанизатор

Разбить ему ещё раз нос — не вопрос. Но… он нынче выражает общее мнение. Та же Гапа, тяжко вздохнув:

— Решать — тебе. Только… Какое у них житьё? Вставши — да за нытьё. Душа ещё в теле, а рубаху уже вши съели.

Один Николай встревает поперёк:

— А чем кормить будем?! А коли хлеб кончится — тогда что?!

— Господь милостив, авось переживём.

— Авось да небось к добру не доведут! Они ж нищие! В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи!

«А коли хлеб кончится…» — я не могу посчитать ожидаемое количество насельников. «От двухсот» — а дальше? Тысяча? Две? Как сегодня менять норму, чтобы дотянуть… До чего? До сентября? Когда будет хлеб нового урожая? Если будет — пашен-то пока нет! Даже семян… что перебираем из рязанского хлеба… как оно взойдёт…?

Николаю идеал — битком набитые амбары. Ему не только эти новосёлы в поперёк: придётся же как-то одевать-обувать-устраивать, ему и работники не в радость — всё ж идёт со складов. Ещё, он, как и, пожалуй, Терентий, в курсе моего… «воздушно-замочного» планирования, понимает почти полную неопределённость завтрашнего дня. Пытается «соломки подстелить».

От него требуется материально-техническое обеспечение. В условиях когда завтрашняя потребность по позициям в номенклатуре пляшет как… как северное сияние по горизонту. Оно там есть, но вот конкретно… от красного до фиолетового, по всему спектру.

Есть общее… нет, не решение — решать мне. Но — ощущение: помирающих с голоду — надо принять. Я могу пойти против, поломать любого, каждого… даже — всех. Топнуть ножкой, рявкнуть… А дальше? Как они будут относиться ко мне, друг к другу, к нашему Всеволжску? Если бы я видел чётко «прямую и явную угрозу», если бы у меня был понятный, объясняемый людям очевидный аргумент…

Аргументов может быть четыре: собственный голод, мор, пожар и прямой публичный запрет князя Суздальского. Всё.

Там мне что — Стрелку самому выжечь подчистую?!

Иначе… они будут умирать у моего порога.

Я постоянно играю с цинизмом и идеализмом, подменяя один другим для достижения выгоды в форме моего понимания «хорошо». Но сейчас… «Тут хочу — тут не хочу». «Фу, противные! Уходите!».

Прошлой осенью, я сказал этому парнишке:

— Надумаешь — приходи.

Вот он и пришёл. Со всеми своими.

Я потеряю уважение своих людей. «Мужик сказал — мужик сделал». Иначе — не мужик.

«Береги честь смолоду» — русская народная рекомендация. Тем, у кого ещё есть что беречь. Пятно будет несмываемое. И дальше — брызгами во все стороны.

— Дык… он же и сам врёт… ну… перерешивает… стал быть… и мы… того… поспим покаместь… хоть и обещались…

Вполне по Мухаммеду:

«… когда я даю какую-нибудь клятву, а потом вижу, что есть более хорошее решение, я обязательно делаю то, что лучше, а от этой клятвы освобождаюсь».

Увы, ребята, я не мусульманин. Аллах, конечно, акбар. Но мне довлеет другое. Не из священных текстов, не из сокрытых мудростей. Просто из русских сказок: «Сказано — сделано». Впитанное «с молоком матери». Моей матери. И моему здешнему народу — тако же.

Не могу вспомнить попаданца, который ясно бы сказал, что угроза утраты уважения со стороны аборигенов заставляет менять планы, поступать против собственных интересов, рисковать прогрессизмом, «светлым будущим всего человечества». И своим — в частности. Просто оттого, что: «они мне верить меньше будут».

Я столько бился с «паутиной мира», с набором правил, привычек, стереотипов «Святой Руси», с нормами отношений между этими людьми. Порвал, поломал, убежал…

Всё! Ура! «Мы наш, мы новый мир построим…».

А вокруг меня уже вырос новый «кокон». Другой. И «ниточки» — чуть другие, и место моё в нём — иное. Паутина нового мира. Но ведь паутина! Которая не даёт, подталкивает, оберегает и направляет. Заставляет делать то, что она считает «правильным».

Да я…! Да всех…! Порву-разнесу-поломаю!

А потом? Начинать на пепелище? А смысл? Чтобы снова, через год-два, ощутить свою зависимость от мнения «своих людей»?

Абсолютная свобода называется абсолютной неадекватностью. Ибо включает в себя полный отказ от учёта реалий и ограничений окружающего мира.

«— Господа туристы. Перед вами каменная лестница в Карлсбадские пещеры. Она скользкая.

— А мне плевать-ать-ать-ать!»

«Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» — кто сказал? Маркс? — Карл! Как ты меня заколебал! Утомил, достал, извлёк…

Поплакался, Ваня? Погрустил-попечалился? Теперь будем делать. По марксизму. Потому что он истинен. Принимая этих… этот «мусор битых племён». Отмывая, отстирывая, залечивая, вытирая сопли, устраивая клизмования, делясь куском хлеба и местом в землянке.

«Нам и места в землянке хватало вполне,Нам и время текло для обоих…».

А если — не «вполне», то придётся потесниться. И — «время потечёт для обоих».

Снимая с производств своих людей и переводя их в… в обслугу этих… хныкающих кусочков двуногого мяса. Понимая, что такое повышение нагрузки отзовётся дополнительными травмами, болезнями, смертями. «Смертями» — «моих людей». Превращая эти грязные, голодные, измученные стада хомнутых сапиенсов, эту разновидность «всякой сволочи» в «свою сволочь».

Просто: делать надо — больше. А спать, соответственно — меньше.

Другая часть пришедшей группы была остатками соседнего посёлка.

С этими ещё проще — пришли «за компанию». Посёлок попал под удар команды «конюхов солнечного коня» из-за Оки. Ко всем прочим несчастьям эти мещеряки были ещё и христианами. Их и вырезали. Часть сумела убежать, прятались, пытались пристать к более богатым поселениям… Пристали к каравану «смертников», идущих проситься в холопы к «Зверю Лютому».

Третья группа — самая «свежая». «Подснежники». В том смысле, что бежали уже по снегу.

Мой парнишка, который всю эту… всё это… всех их… сопровождает…

Так, что непонятного?! «Перемещение посторонних по территории допускается только с сопровождающим» — это что, новость?! Нормальное корпоративное правило. Особенно, в условиях присутствия на площадке новых и горячих технологий. А также — голодных, больных и вшивых посетителей.

Парнишка — из моих битых связистов. Тот, кто во время «восстания рабов» на глинище сдуру заорал. Его там сурово приложили по голове лопатой. Сотрясение мозга. Отлежался, травок Мараниных попил. Но село зрение, и временами, накатывает головокружение.

Пришлось из сигнальщиков снять — поставить в прислугу, в писаря.