Джефф Вандермеер - Консолидация

Что-то другое терзало Контроля куда дольше, словно он забыл дома бумажник или какой-то другой нужный предмет. Но теперь, когда звук рыданий прорвался в его сознающий разум, это вдруг разрешилось. Отсутствие. Пропал запах тухлого меда. Фактически он вдруг осознал, что не чувствовал тухлого меда весь день, где бы ни побывал. Неужели Грейс реализовала хотя бы эту рекомендацию?

Он обогнул угол, свернув в коридор, ведущий к научному отделу, и продолжил шагать под люминесцентными лампами, мысленно репетируя, что скажет Уитби, предугадывая, что Уитби может сказать — или не сказать — в ответ, чувствуя в руках вес безумной рукописи этого человека.

Подойдя к большим двустворчатым дверям, Контроль потянулся к ручке, промахнулся, попробовал снова.

Но никаких дверей там, где прежде всегда были двери, не оказалось. Только стена.

И эта стена под ладонью была мягкой и дышащей.

Он думал, что закричал, но откуда-то из бездонных хлябей морских.

ЗАГРОБНАЯ

ЖИЗНЬ

В самом сердце другой трагедии Контроль не видел ничего, кроме Рейчел Маккарти с пулей в голове, без конца падающей в каменоломню. И все это время — ощущение нереальности. Что и палата, куда его поместили, и прикрепленный к нему дознаватель — суть конструкты, и если держаться за эту мысль, дознаватель постепенно растворится, уйдет в небытие, а стены камеры распадутся, и он ступит в реальный мир. Тогда и только тогда очнется, чтобы продолжить свою жизнь, и та покатится по прежней колее, которая довела его до этого места.

Хотя за долгие часы допросов стул, впивающийся в заднюю поверхность бедра, оставил там отметину. Хотя он и чуял горький сигаретный дым, которым пропахла куртка дознавателя, и слышал заикающееся жужжание диктофона, который тот приносил с собой в дополнение к видеозаписи комнаты.

Хотя на ощупь стена была словно шкура ската-ман-ты из аквариума — твердая и гладкая, с шероховатой цепкостью. Но более податливая, а за ней — ощущение чего-то обширного, вдыхающего и выдыхающего. Прорыв в мир запаха тухлого меда, быстро улетучивающегося, но забывающегося с трудом. Будто спиральный завиток бальзамического соуса на блюде от шефа. Темный ручеек крови, ведущий к трупу в сериале про легавых.

В детстве родители читали ему «Тигр, о тигр, светло горящий»8. Вместе с ним трудились над проектом по обществоведению — мать занималась изысканиями, а отец резал и клеил. Учили его кататься на велосипеде. Жалкая рождественская сосенка рядом с сараем напомнила ему теперь о первом Рождестве, сохранившемся в памяти. Взгляд через реку на причале в Хедли привел его к озеру у коттеджа, где они с дедушкой рыбачили. Присвоение имен скульптурам у отца на задворках стало шахматами на каминной доске. Однако стена все дышала, что бы он ни делал. Давний удар в грудь шлемом лайнбекера во время борьбы за мяч, отозвавшийся только теперь, так что трудно стало дышать, весь воздух вышибло из легких напрочь.

Контроль не помнил, как покинул коридор, но пришел в себя на середине спринта через кафетерий. Стиснув терруарную рукопись Уитби, как в тисках. Собирался забрать из кабинета еще кое-какие вещи. Собирался пойти в свой кабинет и забрать еще кое-какие вещи. Свой кабинет. Свои кое-какие вещи.

И дергал за каждый сигнал пожарной тревоги, который миновал. Перекрикивая сирену, орал на людей, не собиравшихся уходить. Недоверие. Шок. Заперты в голове, как кое-кто оказался заперт в научном отделе.

Но в кафетерии бежал так быстро, что поскользнулся и упал. А вставая, увидел Грейс, придерживавшую открытой дверь, ведущую во внутренний двор. Хоть кому-то сказать. Сказать хоть кому-то. Там только стена. Там только стена.

Выкрикнул ее имя, но Грейс не обернулась, и, устремившись к ней, он увидел, что она смотрит на кого-то, медленно идущего от края двора под проливным дождем на фоне жженой умбры опаленных краев болота позади. Высокий, темный силуэт, озаренный предзакатным солнцем, сияющим сквозь ливень. Теперь он узнал бы ее где угодно. По-прежнему в экспедиционных вещах. Настолько близко к корявому дереву позади, что поначалу просто сливалась с ним в серятине дождя. И все продвигалась навстречу Грейс неспешным шагом. И Грейс в три четверти перед ней, улыбающаяся, с телом, поющим от радостного предвкушения. Это фальшивое возвращение, растлитель-ное воссоединение. Это конец всему.

Ибо за директрисой тянулись плюмажи изумрудной пыли, и за спиной у нее природа преображалась, наполняясь яркостью, дождь утрачивал свою глубину, свою тьму. Плотность слоев ливня утрачивалась, отнималась, исчезала без следа.

Граница наступала на Южный предел.

На стоянке, тыкая ключом в замок зажигания, позабыв о кабинете, не желая оглядываться. Не желая видеть, если невидимая волна вот-вот накроет его. Все еще машины на стоянке, все еще люди в них, но ему было наплевать. Он уезжает. С ним покончено. Барахтаясь, срывая ногти в панике при мысли, что может застрять там. Навсегда. Крича на машину, чтобы заводилась, когда она на самом деле уже завелась.

Рванул к воротам — распахнутым, без охраны, а позади вообще ни звука. Лишь обширное безмолвие, стирающее мысли. Руки впились в руль, скрючившись, как когти, впиваясь ногтями в ладони.

Гнал вовсю, наплевав на все, лишь бы добраться до Хедли, хотя и знал, что, может, и это не выход вовсе. Вытащил телефон, уронил, не остановился, нашаривая его уже на подъезде к шоссе, под визг шин влетел на въездной пандус, с облегчением увидел нормальное движение. Подавил дюжину импульсов: остановить машину и с ее помощью заблокировать выезд, опустить окно и сквозь дождь орать предупреждение остальным автомобилистам. Подавил все импульсы, препятствующие глубинному, непробиваемому инстинкту бегства.

Над головой с ревом пронеслись два истребителя, но он их не видел.

Все переключал радиоканалы в поисках текущих новостей. Не зная толком, что будут сообщать, но желая, чтобы сообщили хоть что-то, хотя это еще происходит, еще не закончилось. Ничего. Никого. Пытаясь избавиться от ощущения стены на ладони, утирал ее о сиденья, о руль, о штаны. Сунул бы в собачье дерьмо, только бы отделаться.

Отвернувшись от Грейс, увидел, что Уитби занимает свое обычное место в глубине кафетерия, под фотографией прежних времен. Но теперь Уитби доходил с перебоями, трансляция как-то разладилась. Некоторые из слов по интонации и фактуре все еще напоминали английский. Другие же напоминали видео из первой экспедиции. Уитби не выдержал какой-то фундаментальный экзамен, пересек некий рубикон и сейчас сидел там с диковинно выдвинутой челюстью, пытаясь сподобиться на слова — один-одинешенек, недосягаемый для помощи. И тогда — или в какой-то момент впоследствии — Контроль осознал, что, быть может, Уитби был не просто чокнутым. Что Уитби стал брешью, прорывом, дверью в Зону Икс, выраженной со временем длиннющим уравнением… и если директриса вернулась в Южный предел, то не из-за или за Грейс, а потому, что Уитби взывал к ней, как живой маяк. К той ее версии, которая вернулась.