Рэй Брэдбери - Темный карнавал (сборник)

– Аллин, меня жена зовет. Я должен пойти вытереть тарелки.

– Это большой клуб тумана, ветра со всего мира. Тот самый ветер, что год назад опустошил Целебес, тот памперо, что привел к жертвам в Аргентине, тайфун, что питал источники на Гавайях, ураган, атаковавший в этом году берег Африки. Он – часть всех бурь, от которых я спасся. Он гнался за мной с Гималаев, потому что я узнал то, чего знать не должен; узнал в Долине ветров, где он собирается воедино и намечает, что разрушить. Когда-то, уже давно, в нем отчего-то проросло зерно жизни. Я знаю, где кормится этот ветер, где он рождается, где угасают ветра, из которых он состоит. Поэтому он меня возненавидел, я ведь писал книги против него, рассказывал, как с ним бороться. Он хочет заткнуть мне рот. Хочет сделать меня частью своего огромного организма, присвоить себе мои знания. Он хочет, чтобы я перешел на его сторону!

– Я должен повесить трубку, Аллин, моя жена…

– Что? – Собеседник замолк, только где-то вдали шумел ветер. – Что ты сказал?

– Перезвони мне примерно через час, Аллин.

Херб Томпсон повесил трубку.

Он пошел в кухню вытирать тарелки. Жена глядела на него, а он – на тарелки, вытирая их полотенцем.

– Как сегодня на дворе? – спросил он.

– Погода неплохая. Мороза нет. Звезды. А что?

– Ничего.

За час телефон звонил еще три раза. В восемь прибыли гости, Стоддард с женой. До половины девятого все болтали, потом сели за карточный стол играть в очко.

Херб Томпсон снова и снова тасовал, мешал, сдвигал колоду, громко хлопая, раздавал карты игрокам. Разговор перескакивал с темы на тему. Сжимая в зубах сигару с красивым серым пеплом на кончике, а в руке – веер карт, Томпсон то и дело вскидывал голову и прислушивался. Снаружи не доносилось ни звука. Жена видела его беспокойство; часы в прихожей негромко и мелодично пробили девять.

– Так-то вот, – произнес Херб Томпсон, вынимая изо рта сигару и задумчиво ее рассматривая. – Странная штука – жизнь.

– Да? – спросил мистер Стоддард.

– Я только хочу сказать, мы вот здесь проживаем свои жизни, а где-то еще на земле миллиард других людей проживают свои.

– Утверждение, я бы сказал, наивное.

– И тем не менее верное. Жизнь… – Томпсон опять сунул в рот сигару. – Жизнь – штука одинокая. Даже у семейных пар. Обнимаешь, бывает, кого-то, а чувствуешь, что между вами расстояние в миллион миль.

– Недурно сказано, – вмешалась его жена.

– Я не то имел в виду. – Херб Томпсон объяснялся неспешно; вины он за собой не чувствовал и потому мог не торопиться. – Я вот о чем: все мы верим в то, во что верим, и проживаем свои маленькие жизни, а другие люди проживают свои, отличные от нашей. Я о том, что, пока мы здесь сидим, множество народу на земле умирает. Кто от рака, кто от воспаления легких, кто от туберкулеза. И именно в эту минуту кто-то в Соединенных Штатах погибает в автомобильной аварии.

– Не очень-то веселый разговор, – заметила жена.

– Я хочу сказать, все мы живем и не думаем о том, как живут, умирают, о чем думают другие. Мы ждем, пока за нами не придет смерть. Я хочу сказать, мы сидим здесь на наших самодовольных задницах, а в тридцати милях отсюда, в большом старом доме, окруженном ночью и бог знает чем, один из самых замечательных на свете парней…

– Херб!

Он затянулся, пожевал сигару и невидящим взглядом уставился в карты.

– Прости. – Он мигнул и прикусил сигару. – Мой ход?

– Твой.

Игра продолжалась, карты мелькали, игроки делали ходы, беседовали, перешептывались, смеялись. Херб Томпсон все ниже сползал по спинке стула и все больше бледнел.

Зазвонил телефон. Томпсон молнией кинулся к нему и схватил трубку.

– Херб! Я так долго звонил.

– Я не мог подойти, жена не пускала.

– Что делается у тебя дома, Херб?

– Что делается? Ты это о чем?

– Гости пришли?

– Черт, да…

– Разговариваете, смеетесь, играете в карты?

– Господи, да, но какое это имеет отношение?..

– Куришь, как обычно, десятицентовую сигару?

– Проклятье, да, но…

– Здорово, – с завистью произнес голос в трубке. – Здорово, ничего не скажешь. Хотел бы и я там быть. Хотел бы я не знать того, что знаю. Мне много чего хочется.

– Как ты?

– Пока неплохо. Я теперь заперся в кухне. Ветер только что обрушил переднюю стену дома. Но я спланировал, как буду отступать. Когда не выдержит дверь кухни, я спущусь в погреб. Если повезет, продержусь там до утра. Чтобы до меня добраться, ему нужно будет снести к черту весь дом, а дверь погреба очень прочная. У меня есть лопата, можно закопаться глубже…

В трубке послышался хор других голосов.

– Что это? – спросил Херб Томпсон, холодея.

– Это? Это голоса десятка тысяч людей, убитых тайфуном, семи тысяч, убитых ураганом, трех тысяч, погубленных циклоном. Тебе не надоело? Перечень длинный. Это все он, тот самый ветер. Множество мертвецов, погубленных душ. Ветер убил их и отнял их ум, их души, чтобы самому стать мыслящим существом. Он отнял их голоса, сделав из них единый голос. Любопытно, правда? Их миллионы, убитых в прежние века, замученных и искалеченных, несомых с континента на континент в утробах муссонов и вихрей. В такие дни, как этот, я делаюсь поэтом.

В трубке звенели, отдаваясь эхом, голоса, крики, вой.

– Херб, иди к нам, – позвала жена, сидевшая за карточным столом.

– Вот так он и умнеет год от года, этот ветер; приумножает свой ум с каждым новым телом, с каждой новой жизнью, с каждой новой смертью.

– Мы ждем тебя, Херб, – позвала жена.

– Тьфу ты! – огрызнулся Томпсон. – Секунду потерпеть не можешь! – И снова заговорил в трубку: – Аллин, если хочешь, если тебе нужна помощь, я приеду прямо сейчас.

– Даже не думай. Это битва не на жизнь, а на смерть, не хочу тебя вмешивать. Ладно, я вешаю трубку. Кухонная дверь еле держится, лучше я сойду в погреб.

– Перезвонишь мне позднее?

– Если получится. Не думаю, что на этот раз я вывернусь. На Целебесе я от него сбежал, но тут вряд ли. Надеюсь, я не очень побеспокоил тебя, Херб.

– Да брось, никого ты не побеспокоил. Звони еще…

– Попытаюсь…

Херб Томпсон вернулся к карточной игре. Жена смотрела на него с любопытством.

– Ну, как там твой приятель Аллин? Он хоть трезвый?

– Он в жизни не прикасался к спиртному, – сердито буркнул Томпсон, садясь на место. – Нужно мне было поехать к нему.

– Но он уже больше месяца трезвонит тебе по вечерам, ты раз десять у него ночевал, и ничего страшного не случалось.

– Ему нужна помощь. Он может себе повредить.

– Ты уже был у него на днях, нельзя же вечно с ним нянчиться.

– Первое, что я сделаю с утра, это отправлю его в медицинское учреждение. Я этого не хотел. Он кажется таким разумным, здравомыслящим.