Александр Беляев - Невидимый свет

— Да нет же, я совершенно серьезно говорю, — настаивал Отрогов.

— Что серьезно? Где серьезно? Колдовство серьезно? Довольно глупо для научного работника! Отворотные порошки — не наука, а предрассудок и жульничество!

— Не кипятись и выслушай меня. Мой отворотный порошок — самая настоящая наука. Вы сначала попробуйте, а потом говорите. — Отрогов открыл баночку, посмотрел и с огорчением покачал головой. — К сожалению, у меня осталось очень мало. На донышке. Но, может быть, хватит. А если не хватит, скажите мне, я достану еще. Я сейчас высыплю вам в бумажечку, товарищ Катя!

Катюша побледнела.

— Может быть, это… отрава? — спросила она дрогнувшим голосом.

Иван Иваныч посмотрел на нее строго и укоризненно.

— За кого вы меня принимаете? Хотите — я возьму сейчас отсюда порошку и приму на ваших глазах…

— Не надо, я верю вам! — остановила его рукой Катя. Ей уже стало жалко тратить порошок. — И что же я должна делать с ним? Подсыпать в стакан Глухареву?

Отрогов подумал и потом спросил:

— А с кем он больше бывает: с вами или с вашей матушкой?

— Конечно, с мамой, — ответила Катюша. — Я всегда стараюсь уйти, когда он приходит. А мама с ним почти каждый вечер чай пьет и беседует.

— Так. Чай вы разливаете, когда все вместе бываете? Отлично! Так вот что вам надо делать. Перед тем как разливать чай, возьмите маленькую щепотку этого порошка в левую руку. Это вы можете сделать в своей комнате. И держите незаметно, вот так. А когда будете наливать чай матушке, бросьте в ее чашку щепотку. — Катя опять побледнела. — Уверяю вас, что ничего вредного в этом порошке нет. Не стану же я делать преступление, да еще при свидетелях. Ведь Алеша меня со свету сживет, если я вашей мамаше хоть малейший вред причиню, ведь так? — Алеша покраснел и что-то пробормотал. — Ну, вот. Слушайте дальше. Так вы, Катя, поступайте каждый раз, когда будет приходить Глухарев. Хорошо, если вы не будете пропускать вечерних чаепитий несколько дней подряд. Уж вы потерпите! Зато потом сразу от тяжести освободитесь. Должен вас предупредить, что, после того как ваша мать попьет чая с этим порошком, она, наверно, будет жаловаться на легкую тошноту. Но так надо. Ничего опасного в этой тошноте нет. А порошок чудодейственный. Не одним же колдунам чудеса делать! Наука тоже умеет это. Приходите через неделю и скажите, как идут дела.

— Но как же все-таки отворотит Глухарева этот порошок? — спросил заинтересовавшийся Алеша.

А вот узнаете как! — ответил загадочно Отрогов. — А когда с Глухаревым будет покончено, тогда меня приглашайте свидетелем в ЗАГС.

Такая догадливость, пожалуй, была и излишня. На этот раз покраснели оба: Катя и Алеша. Катя зажала в руке отворотный порошок, поблагодарила Строгова и выбежала на улицу. Следом за ней вышел и Кучин.

— Ну, что? Я говорил! А? Вот голова-то! Дюжине знахарок нос утрет, если только этот отворотный порошок поможет.

— Я тоже думаю об этом. Если поможет. И если… не наделает какого вреда…

Мать поворчала за то, что Катюша опоздала к обеду, выбранила заседания «и всякие там клубы», но, в общем, все обошлось благополучно. А когда Катюша сказала, что сегодня вечером она никуда не пойдет, то Марья Григорьевна совсем повеселела.

— И лучше! Посидим, чайку попьем. Николай Семенович обещал прийти на часок… Вот человек! Не то что нынешние! — Марья Григорьевна не упускала случая похвалить Глухарева.

Скоро пришел и он. У Катюши сердце упало, когда Марья Григорьевна сказала свою обычную фразу:

— Чайку, что ли, попить!

Чайник давно уже кипел на кухне. Катя быстро накрыла на стол новую скатерть и поставила чашки. Николаю Семеновичу всегда ставилась огромная чашка покойного Опочкина, с надписью: «Пей другую». Эта надпись неизменно служила поводом для острот Глухарева и завязывала несложную нить разговора.

Перед тем как разлить чай по чашкам, Катюша вышла в маленькую каморку, где она спала и занималась, и, быстро развернув порошок, взяла щепотку.

Как она волновалась, всыпая порошок в чашку своей матери! Ее руки дрожали так, что это заметил Глухарев. Но он понял ее волнение в самом благоприятном для себя смысле и потому стал еще разговорчивее. Он, как граммофон с единственной пластинкой, повторялся изо дня в день. Говорил о том, что дом у него — полная чаша, «конечно, по теперешнему масштабу, советская, так сказать». При этом он и мать Катюши неизменно смеялись. Что не хватает ему только хозяюшки, и он многозначительно поглядывал в сторону Катюши.

В этот вечер было как всегда. Только когда разговор коснулся «советской чаши», Глухарев рассмеялся громче обыкновенного, а у Марьи Григорьевны смех вышел какой-то кислый. Катюша внимательно наблюдала за ее лицом. У Марьи Григорьевны расширялись ноздри, она шлепала дряблыми губами и от времени до времени как-то вытягивалась.

После упоминания Глухарева о том, что ему нужна хозяюшка, установленный обычай требовал, чтобы Марья Григорьевна начала говорить о современной молодежи, о том, что девушки теперь бегут от хозяйства, а молодые люди все как саврасы без узды. Этот монолог у нее выходил всегда очень гладко, вызывая сочувственные покачивания головы гостя. Но сегодня у Марьи Григорьевны не ладилось. Она все шевелила губами, лицо ее имело такое выражение, как будто вместо вина она хлебнула уксуса. Но Глухарев не замечал этого. Он был заинтересован все увеличивающейся нервностью и волнением Катюши.

«Пронял-таки ее сердечко! — думал он. — Весна-то что значит».

Он засиделся несколько позже обычного. А когда ушел, Марья Григорьевна вздохнула с облегчением и сказала:

— Наконец-то! Меня что-то тошнит, я уж не могла дождаться, когда он уйдет…

На другой день повторилась та же история. А на четвертый день во время обеда Марья Григорьевна говорила своей дочери:

— И что это такое значит? Как Николай Семенович приходит, так меня тошнит! Тошнит и тошнит. Я уже думала, не от чая ли? — Катюша едва заметно вздрогнула. Ложка стукнула о ее зубы. — Так нет! Утром пью чай одна, и ничего. А как вечером с Николаем Семеновичем — тошнит. Тебя от чая не тошнит?

— Нет, — ответила Катя сдавленным голосом.

— И Глухарева, видно, не тошнит. Если бы тошнило, не пил. бы вторую «Пей другую». Нет, это не от чая. Прямо как от Николая Семеновича! Посмотрю на него, и тошнит… И отчего бы, понять не могу? Такой приятный человек, а тошнит!..

Прошло еще два дня. Катюша перед разливкой чая вынула в своей комнаты бумажку с порошком, но порошка осталось так мало, что она не могла набрать даже одной маленькой щепотки…

В этот вечер Марья Григорьевна пила чай без порошка. И Катя с тревогой смотрела на ее лицо. Неужели ее мать не будет теперь тошнить от вида Николая Семеновича? Порошки действовали хорошо, — Марья Григорьевна все чаще жаловалась дочери, что от Николая Семеновича ее тошнит. И вот теперь отворотные порошки кончились и, быть может, Глухарев опять сделается самым приятным человеком для матери…