Сергей Абрамов - Рай без памяти

– И вы не сообщили полиции? – все еще недоверчиво спросил Фляш.

– Зачем? Ведь он – это я, и наоборот. Вы не сердитесь, товарищи (он сказал «товарищи», как будто встреча наша состоялась в Москве, а не в синтезированном иным разумом мире), – я скоро уйду. Можете рассчитывать на меня во всем… – Он подчеркнул, повторив: – Во всем, как и на моего земного аналога. А пока, извините, мне хочется сказать ему несколько слов на нашем родном языке.

Он подвинул стул и сел на него верхом, как на трибуне в кают-компании Мирного.

– Между прочим, этот стул, – сказал он по-русски, – исчезнувший тогда вместе со мной, и сейчас стоит у меня в лаборатории. Я до сих пор не мог понять своей к нему привязанности, зато теперь знаю.

– Почему ты стал кибернетиком? – спросил Зернов тоже по-русски.

– Сейчас легко ответить, а спроси ты меня раньше, когда я в первый день Начала пришел в Би-центр, как в наш институт, как будто ничего другого никогда не знал и не видел, я бы глазами хлопал. Вероятно, спросил бы в ответ: «Почему стал? Я всегда был». Даже слова «гляциолог» не помнил.

– Заблокировали и профессиональную память?

– Почему? Была ведь отдушина. Помнишь наши математические олимпиады? Как решали дифуры в десятом классе и мечтали сконструировать кибера с электрозарядкой от обыкновенной розетки?

– Детские забавы.

– Не знаю. Может быть, мне подключили какие-то знания, каких у тебя не было, может, развили заложенные, но за девять с лишним годков работы в Би-центре я стал математиком, от которого не отказался бы сам Колмогоров. В моей лаборатории – туда никто не войдет, кроме меня, – я уже подхожу к проблеме их силового поля. Математически я его вижу, не хватает немного, чтоб рассчитать. Заходи, покажу тебе такие уравнения – ахнешь. Издашь в Москве – скажут, советский Бурбаки.

– Как же зайти, когда, кроме тебя, никому хода нет?

– Сбрей эту дурацкую бороду – пройдешь. Ни одно зеркало не остановит. Ты ведь на это и рассчитывал?

– Рассчитывал.

– Подменить? Смысла не имеет. Вдвоем лучше получится.

– А почему ты работаешь с этой камарильей? – нахмурился Зернов.

– Я работаю с вычислительными машинами. Понятия не имею о том, что происходит в Городе.

– Была у меня такая страстишка, – задумчиво произнес Зернов: изучая свое второе «я», он словно оценивал сам себя, свою молодость, свои ошибки и промахи, – научное червячество. Я-то освободился от нее, а у тебя ее гипертрофировали.

– Вероятно, надеялись, что преданность науке все определит и направит.

– Направить направило, – усмехнулся Зернов. – На запасной путь. В тупичок. Никчемный вышел из тебя социолог. Кстати (хотя то, что он спросил, было совсем некстати), из твоего Би-центра можно закрыть вход в континуум, лишить Город продовольствия?

– Можно, – согласился Зернов-дубль, – есть такая Энд-камера. Между прочим, даже я туда не могу войти. Этим правом обладает только один человек в Городе.

– Ну что ж, – вздохнул Зернов, – подумаем, поразмыслим.

О чем он хотел поразмыслить, я так и не понял, но его дубль догадался. Он понимающе улыбнулся, встал и, не прощаясь, пошел к выходу.

– Искать меня не надо. Найдешь, когда вспомнишь.

– Знаю.

Мартин угрожающе шагнул навстречу.

– Пропустить? – спросил он.

– Конечно, – сказал Зернов, – ведь это – я.

Долго длилось молчание, в котором только мы с Мартином участвовали из вежливости. Для жителей Города, никогда не видавших своих земных аналогов, было даже страшновато наблюдать эту встречу. Но она освободила каждого от гнездившегося где-то в сознании чувства неполноценности. Сейчас они убедились в том, что их земные предшественники и они сами, в общем-то, живут и развиваются по-разному, биологически идентичные, но психологически независимые, каждый со своим миром, своими мыслями и своим путем в жизни. Никто не спросил Зернова, о чем они говорили, – все понимали, что разговор был личный и не враждебный, но несомненно важный, потому что Зернов – это было ясно для каждого – что-то подсчитывал или рассчитывал в уме: даже губы его шевелились.

– Что-нибудь важное? – спросил Томпсон.

– Очень. Он напомнил мне о том, что может способствовать или помешать нашей победе.

Я-то знал, но другие переглянулись, не понимая.

– О Вычислительном центре, – сказал Зернов.

37. СУДЬБА ОНЭ

Я вернулся в городок за колючей проволокой, не повидавшись с Корсоном Бойлом, но выполнив его первый приказ. Одиннадцать водителей и тридцать четыре возчика, педантично подобранные Фляшем – целый отряд разведчиков, – уже просачивались на территорию лагеря. Непрерывная связь с руководством Сопротивления уже была обеспечена.

Оливье в своей обычной доверительной и скромной манере изложил новости. Они были не из приятных, но, как заметил заглянувший в кабинет во время нашего разговора Онэ, вполне типичных для рудничного лагеря. В шахте «Эльза» вагонеткой с углем раздавило рабочего. Шахтеры потребовали немедленного исправления уклона пути; вмешались стражники. В столкновении были убиты и тяжело ранены несколько человек. Четверо уже умерли в местной больнице. На лесоповале и в открытых карьерах медного рудника понизилась выработка. В каменоломнях нашли заваленный камнями труп убитого провокатора или информатора, как их здесь называли: он уже три дня назад исчез из барака. Блок-боссы вместо плеток вооружились стальными прутьями. Формально их нельзя было упрекнуть: я запретил плетки, а не телесные наказания, и они тут же меня перехитрили. Трудно быть комендантом-гуманистом, да еще в лагере с территорией, почти в два раза превышающей освенцимовскую.

Онэ с каменным выражением чиновничьей послушливости положил передо мной списки информаторов – несколько страниц, мелко исписанных ровным писарским почерком, – перечень кличек и лагерных номеров. «Кто работает непосредственно на Бойла?» – поинтересовался я. Онэ с деланным недоумением пожал плечами: не знает. Я сунул списки в стол, что позволило Онэ, уходя, елейно заметить: списки, мол, должны храниться в сейфе и никто в лагере, кроме меня и его, не должен знать об их существовании. Через секунду он вернулся и доложил, что в приемной ожидает вызванный мною Джемс.

Он и сейчас глядел на меня волк волком, даже отросшие его волосы по-волчьи топорщились. Письмо отца он прочел внимательно, вглядываясь в каждую букву, даже на свет посмотрел.

– Где написано? – спросил он.

– У меня в номере. Думаешь, подделка?

– Нет, просто я знаю цвет чернил в «Омоне».

– Все еще не веришь?

– Чему? То, что ты связан с Сопротивлением, я знал еще в Городе. Но в степень твоей искренности – прости…