Александр Громов - Крылья черепахи

Ихтиандров из нас не получится.

И останутся правительства, вожди, президенты, имамы, координаторы, паханы – какая разница, как их называть! – останутся, потому что глупцы будут поддерживать их в зыбкой надежде спасти себя и своих близких. Они обманутся, но разве обман глупцов – не один из краеугольных камней нашей цивилизации? Разве вождь пещерного племени мог полагаться только на силу мышц и размеры дубины?

Кому будет хорошо, так это китам и тюленям. Да и морские рыбы не останутся внакладе: на затопленной суше столько съедобной органики!

Хотя может случиться так, что какой-нибудь кашалот распорет нежное брюхо об останкинский шпиль…

– Интересно, а впервой ли им? – размыслил вслух Леня, устав дуться. – Может, они уже не раз изгоняли настоящих пришельцев… не обязательно потопом, можно ведь по-разному сделать жизнь чужаков невыносимой. Конечно, земной флоре-фауне не поздоровится в любом случае… Я вот что думаю; крупнейшие вымирания, ну там, пермско-триасовое или мел-палеогеновое – случайны ли? Лес рубят, а на щепки хозяевам плевать… Да что им щепки, если они действительно медленные? Какие им щепки, если для них этот потоп вроде выстрела: бац – и кончено. – Леня похмыкал, но как-то невесело. – Сны-предупреждения, да? Что ж, сейчас нас предупреждают и гонят, а может быть, лет через сто они прямо спросят нас: «Почему вы не улетаете, черт побери?» – и лет через двести смогут воспринять наш ответ. Н-да, перспектива…

Возражать ему не стали – ни у кого не нашлось аргументов.

– Эй! – сквозь дрему донесся до меня возмущенный голос Инночки. – Вы все что, дрыхнуть намылились?! А кто на вахте?..

Но я уже проваливался в сон.

Дом недоумевает.

Он пребывает в недоумении уже давно: что происходит? Что творится с ним, в нем и вокруг? Почему хозяева больше не радуются гостям ? Почему их, хозяев, стало меньше и они бродят по дому, как тени? Почему никто не счистит с его стен старую потрескавшуюся краску, оскверненную слоем копоти пополам с пылью, и не наложит свежую? Он пытается заглянуть внутрь себя сквозь немытые оконные стекла. Эй, кто там есть!.. Очнитесь! Нельзя, нельзя так опускаться!

Дом постарел, как и хозяева.

На его боку сквозные прострелы – их сделал однажды ночью какой-то вертолет, то ли свой, поливая огнем группу диверсантов, то ли чужой, прикрывая с воздуха эту самую группу. Во всяком случае, так было объявлено – никто, кроме военных, никаких диверсантов не видел. Был ночной скоротечный бой – и все. По счастью, пули, пробив стену гостиной, ушли в пол, не задев никого из хозяев.

Свистит ветер в прострелах. Гудит на ветру полуоторванная щепка. Ревут, трясясь по развороченному шоссе, автоколонны с пополнением и боеприпасами, идет техника. Еще! Еще! Ночное зарево над холмами загорается до заката и не сразу меркнет с восходом. Еще! До конца, до победы!..

Обратно идут санитарные машины, полевые госпитали, смонтированные в автобусах и трейлерах, а то и просто подводы. Поток туда – поток сюда. Так длится уже несколько месяцев. Дом видит, как хозяева выходят встречать госпитальные колонны и всматриваются в лица раненых, вотще пытаясь увидеть знакомое лицо. Дом тоже не понимает, что значит «пропал без вести». Быть может, его младший хозяин, чья фотография с недавних пор висит в простреленной гостиной, только ранен и едет в следующей машине?

Нет… Опять нет…

Проехала колонна. Муж кладет руку на плечо жене: «Все будет хорошо, родная, не случится ничего плохого». Женщина привычно кивает, уже не понимая смысла слов, и до следующей колонны нехотя уходит в дом. Там дочка капризно пеняет котенку, который стал почти взрослым и уже не всегда желает бегать за веревочкой, зато вчера поймал свою первую мышь и не постеснялся принести эту гадость в подарок юной хозяйке.

Хозяин не входит в дом, а огибает его стороной, направляясь к сараю с техникой. Трактора в сарае уже нет, он реквизирован для нужд армии, но комбайн остался, а .значит, скоро предстоит работа в поле: зерно почти доспело. Часть посевов пропала – по полю пролегла не одна объездная колея, – но потери не столь значительны, поскольку урожай, как ни странно, обещает быть неплохим. И хозяин, обогнув сарай, идет в поле щупать колосья, не пора ли?

Глядя ему вслед, дом успокаивается. Он знает: раз хозяин еще не опустил руки, то ничего не потеряно. Дойдет дело и до ремонта, и до покраски, придет время…

Дом раньше хозяина слышит нарождающийся извне новый звук. Этот звук – не привычный рев моторов, не топот ног по шоссе, не тарахтение генератора в сарае, не вибрирующий гул летающих машин, даже не пугающий грохот пулеметов в небе; этот звук – вой.

С запада. Из-за холмов.

Приближается. Недолгое время кажется, что он пройдет высоко в небе и пропадет навсегда на востоке. Но – нет.

Вой нарастает, и дом пытается съежиться, уменьшиться в размерах, остро завидуя подземным укрытиям и даже землянкам. Если бы он мог, он закопался бы в землю. Тут, наверху, нельзя оставаться, тут страшно!

Что-то большое и жуткое рушится с неба.

Дом подпрыгивает и, кажется, кричит от боли и ужаса. Нестерпимая боль, сжигающая его, рвущая на куски, все же не так болезненна, как невысказанное недоумение: «Что я сделал не так? Я служил честно, я старался… Люди, объясните мне, за что?!»

Но тем, кто внутри него – женщине, девочке и приблудному котенку, – уже не больно и уже никогда не будет больно.

Нет виновных. Случайность.

Не убитый и не раненый, а лишь сбитый с ног и оглушенный, мужчина поднимается на ноги. Он долго смотрит на большую воронку и далеко разбросанные по сторонам обгоревшие бревна и балки.

Потом уходит в степь. Не оборачиваясь.

Теперь он твердо знает: ничего хуже того, что было, с ним уже не случится.

Но это его уже не интересует.

Первый человеческий труп мы встретили на четвертый день. Мужчина средних лет в синей гофрированной пуховке плыл спиной кверху. Скорее всего он утонул несколько дней назад, и не без чьей-то помощи, как объявил Феликс, бегло осмотрев голову мертвеца. Похоже, этот человек захлебнулся, потеряв сознание после удара по голове твердым тупым предметом, как пишут в милицейских протоколах. За что били – неизвестно. Быть может, только за то, что он слишком настырно цеплялся за фальшборт…

Невзирая на протесты женщин, мы обшарили карманы мертвеца и, не найдя ничего интересного, сняли с него пуховку. Мертвому она ни к чему, а нам пригодится, когда высохнет. Лишенный плавучести мертвец ушел на дно. Все немного помолчали.

– Не ожидала от вас, Феликс, – глуховато проговорила Мария Ивановна. – Это… это мародерство.

– Да. – Феликс кивнул, полностью согласный. – Это именно так и называется. Но ему куртка уже не нужна – вы заметили, что он не возразил? Еще вопросы есть?