Кир Булычев - Старый год

Сначала к ней прибежал Жулик.

Пес прыгал возле нее, весело лаял и махал хвостом. А потом показался и сам Пыркин.

– Мой ангел во плоти! – воскликнул он издали. – А я был убежден, что моя ничтожная физиономия испарилась из вашей памяти, мадам!

Люся остановилась, одной ногой на земле, другой – на педали.

– Я тебя, Пыркин, искала, – сказала она.

– А ты скажи сначала, – потребовал он, – скажи, правда ли то, что ты добровольно возвратилась в нашу преисподнюю, чтобы стать ее императрицей?

– Уже донесли?

– У нас вести хоть и не скоро, но бродят.

– Все сложнее, Пыркин, мне надо с тобой посоветоваться.

Странно было не то, что Пыркин не изменился, – главное, что он не переоделся. То же длинное черное пальто без рукава, та же оранжевая рубаха под ним. Но рукав разорван, облит темным – это кровь шестилетней давности.

Ничего не изменилось, но износилось настолько, что пальто готово было рассыпаться по швам.

– Ты бы переоделся, Пыркин, – сказала Люся.

– Некогда, – искренне ответил Пыркин. – Я все занят.

– Чем же ты занят?

– Большей частью я думаю, – признался бывший сосед. – Иногда хожу туда, наверх, по городу гуляю. Все думал, а вдруг тебя встречу. Вот и встретил. Так ты правда за этого пузыря вышла?

– А куда нам деваться? – сказала Люся. – С нашего двора только в королевский дворец, правда?

– А я тебя сразу узнал, – сказал Пыркин, решив, видно, не углубляться в диалектику Люсиных слов. – Ты хоть вымахала, как верста коломенская, но я тебя сразу узнал. В школу ходишь?

Люся прислонила велосипед к какому-то столбику и села на землю.

Пыркин садиться не стал, а стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Пыркин, ну что ты несешь? Мне уже восемнадцать.

– Значит, и будет всегда восемнадцать, – сказал Пыркин. – Это удачный возраст. Вот я сюда в пятьдесят попал – и там пожил, и здесь живу. А то я только недавно ветеранов видел. Знаешь ветеранов?

– Слышала.

– Они здесь крутятся, – сказал Пыркин. – Так они куда меня старше.

– А чего они здесь делают? – спросила Люся.

– Соньку Рабинову ищут.

– Ох, и нашли?

– Пока не нашли. Но найдут. Они настырные. Добра не жди. Там во главе Распутин. Борода – во!

– А что им от нее нужно?

– Не говорят, да я их и не спрашивал. Боюсь я ветеранов. Пойдем к нам, чаю попьем. Если ты не беглая. А если ты беглая, то ты к нам лучше не ходи, а то нас всех накажут. Ты ведь как вернулась, на телеге с самим Кюхельбекером ехала, я видал, я тебя встречал. Знаешь, у меня в моем холодном сердце вдруг что-то щелкнуло: надо, пора выходить на улицу, говорит мое сердце, ожидает тебя знаменательная встреча. Я вышел, а тут ты идешь.

– Пыркин, скажи мне, а где мне Соню Рабинову найти?

– Так ты что – в ветераны перешла?

– Пыркин, я разве похожа на ветеранку?

– Похожа – не похожа, это пустой разговор. Может, ты и не Люська Тихонова вовсе. С чего я решил, что ты Люська Тихонова? Ты на нее вовсе не похожа. Ты больше на ветеранку похожа.

– Ладно, – сказала Люся, – пошли к тебе чай пить.

– Нет, я тебя чай пить не звал, – сказал Пыркин. – Ты мне докажи сначала, что ты Люська Тихонова.

– А мне доказывать не нужно, – сказала Люся. – Мы же в одном дворе жили, а ты раньше учителем в школе был, а тебя за пьянку попросили.

– Это правильно, но это все знают.

– А что вы в третьем подъезде на шестом этаже жили и бутылку почти полную с балкона уронили, Марьи Сергеевны кошку зашибли и вас в милицию водили?

– Людмила, забудь об этом... – Потом он подумал немного и сказал: – Какая сладкая жизнь была!

Люся думала, что он вспомнит что-то о дворе или соседях, а он смахнул слезу и закончил:

– На каждом углу водку давали.

– Теперь чай позовешь пить?

– Теперь позову. Только если ты обещаешь мне, что не стала ихней шпионкой и императрицей.

– Ладно уж, Пыркин, пошли.

Они дошли до бытовки минут за пятнадцать, за дружеским разговором никого не встретив.

Лишь на том берегу Москвы-реки горел костер. Возле него ходили люди размером с муравья, так что угадать, кто там есть, было невозможно. А вдруг и в самом деле Веня Малкин оказался среди бандитов?

У дверцы голубой бытовки стояла инвалидная коляска на колесиках.

Вот это неожиданность!

– Они здесь? Чего же ты не сказал?

– А если бы уже ушли? Тебе бы какое разочарование! Разве я не понимаю?

Люська прислонила велосипед к стенке бытовки и сказала Жулику:

– Ты постереги, ладно?

Жулик тявкнул, он был верным песиком.

Люся быстро вошла в бытовку.

Они все сидели за столом и мирно беседовали. Люся ворвалась с шумом, испугавшим всех.

– Здравствуйте, – сказала она, глядя на Соню Рабинову.

Партизан, надевший в этот раз генеральскую фуражку, узнал ее не сразу, а стал жмуриться, приставлять ладонь козырьком к глазам и бормотать невнятно. Кроме них, в бытовке оказалась новая жительница – маленькая серая женщина со скошенной челюстью и птичьим носом, который тянулся кончиком к губе.

И конечно же, идиот.

Может, это был не идиот, только Люся про себя называла его так.

Он не обернулся к Люсе, а продолжал тянуть воду из стакана, словно это было увлекательным занятием, а вместо воды ему достался апельсиновый сок.

– Люся, – сказал наконец Партизан. – Пыркин мне говорил, что ты вернулась. Он говорил, а я не поверил. Я решил, как разумный человек, если тебя снова увидели, значит, ты никуда не уходила, а просто здесь по соседству все это время бродила.

– А вы совсем не изменились, – сказала Люся.

– А вот ты изменилась, и это странно. Но я тебе должен сказать, что если ты нашла пищу специальную, от которой растут, мне говорили, что есть такая, будто под Малаховкой растет пальма, а с нее падают такие кокосы, что если их есть, то вырастешь...

– Вы меня искали? – спросила Соня, близоруко щурясь.

– Простите, что я так настойчиво...

– Я все понимаю. Давайте выйдем, погуляем немного по берегу, мне ведь тоже хочется вас кое о чем спросить.

– Ты бы сначала чайку отведала, – сказал Пыркин.

– Ты чай заваривать не умеешь, – сказала Люся. – И никогда не умел.

Никто не засмеялся, впрочем, Люся и не рассчитывала на это.

Девушки вышли наружу. Они спустились по ступенькам к парапету. Вода в реке была серая, она отражала небо.

– Мне иногда хочется уплыть отсюда, – сказала Соня.

Люся наконец-то смогла ее рассмотреть.

Соня была высока, ростом с Люсю, но склонна к полноте. Правда, ей никогда не стать полной, по крайней мере здесь. Волосы у Сони были черные, густые, зачесанные назад, с пробором посреди головы. Она носила очки. Больше Люся ни у кого не видела очков, словно люди здесь презирали необходимость хорошо видеть. Как вижу, так и вижу... А платье у Сони было какое-то детдомовское, балахоном, видно, она поддалась здешнему обычаю – носить, пока не развалится.