Антон Антонов - Меч Заратустры

Типа:

– Я Тунгус, ты че, не понял? А он Тарзан. Валите отсюда, короче, пока мы добрые.

Неизвестные в ответ рассмеялись и припомнили Пушкина.

– И ныне дикий Тунгус, и друг степей Тарзан.

И что-то такое сделали, отчего Тарзан ощутил себя взрослым Маугли, а Тунгус начал дичать на глазах.

С тех пор слухи о них доходили только от дикарей. Но говорили, что с ними Тунгус и Тарзан тоже не дружат. Держатся особняком в глубине леса, стараясь не приближаться к границе степи. И иногда над лесом разносится протяжный крик Тарзана, заслышав который, местные жители меняются в лице и шепчут:

– Не к добру.

Мистика.

Но к мистике в Новгороде уже начали привыкать. А истории с Тунгусом и Тарзаном тем более не удивлялись. Они оба и прежде были не в себе. Их даже звали в Новгороде чаще не Тунгусом и Тарзаном, а Крюгером и Долбанутым соответственно.

В прежние времена кто-нибудь обязательно написал про них детектив «Крюгер против Долбанутого».

Но теперь книжек никто не писал, потому что не на чем и нечем.

Гарин пытался наладить производство бумаги, но успехи были скромны. Так что бумаги хватало только на переписку с агентурой в Подмосковье.

Сообщения оттуда поступали одно другого интереснее. Например, о том, что Варяг, бросив крестовый поход, не просто подался на Русь, а лихорадочно собирает добрых людей, чтобы увести их подальше от чумного города и зачарованной земли.

Они уже начали переправляться через Волгу у Тверского перевоза, оставив ближнюю Русь князь-кесарю Ивану Васильевичу.

И все это тем более странно, если учесть, что великий князь Олег Киевич практически бросил пить. Новым глюкам взяться вроде бы неоткуда.

Но эта загадка заинтересовала президента Гарина лишь в порядке общего расширения кругозора.

А вот другая информация задела его лично.

По эстафетной почте – бегом, на лошадях, на велосипедах, моторках и машинах – до Новгорода за сутки добралось сообщение о пленении Жанны Аржановой. Гарин пытался получить подробности из Табора по радио, но там какие-то враги цивилизации уже разбили передатчики, которые никто не охранял.

Вся боеспособная охрана уже перебралась из Табора в Новгород и его сателлиты.

Одно только «Радио Столицы» продолжало вещать из Останкинского телецентра, упрямо повторяя изо дня в день:

– Москва жива, пока мы говорим с вами.

73

Это был странный суд.

Создавалось впечатление, что и обвинитель, и главный судья не хотят смертного приговора и уж во всяком случае, стремятся любым способом затянуть процесс.

Все было устроено торжественно и чинно – как никогда прежде.

Но никогда прежде Белому трибуналу Армагеддона еще не приходилось судить архиведьм.

Однако многих эта чинность раздражала.

О чем можно говорить столько времени, если все и так ясно? Надо только объявить приговор и приступить к аутодафе, а то люди изголодались без зрелищ. Особенно если учесть, что с хлебом тоже не все ладно.

Рассеянные по лесам крестоносцы постепенно возвращались в город.

Они тянулись тонкими струйками с разных сторон, и три дня великий инквизитор держал паузу под тем предлогом, что увидеть великое аутодафе должно как можно больше белых воинов Армагеддона.

Но потом стало ясно, что медлить нельзя.

Солдат разбитой армии собралось в резиденции уже так много, что они легко могли затоптать любого, кто пойдет против их воли.

Даже великого инквизитора, магистра Белого трибунала Армагеддона.

Ребята специально поймали на улицах города несколько свеженьких сатанистов, чтобы архиведьме было не так одиноко на костре.

Но главный судья – великий инквизитор Торквемада – что-то мудрил.

С «Молотом ведьм в руках» он утверждал, что девственницы не подлежат сожжению.

Он даже высказывал сомнение, что девственница вообще может быть ведьмой. Ведь чтобы ею стать, в обязательном порядке надо отдаться дьяволу.

Бес сомнения одолевал великого инквизитора.

А может, это была искра разума.

Не зря же Торквемада говорил императору, что живая архиведьма гораздо полезнее пепла, развеянного по ветру. О такой ценной заложнице можно только мечтать.

Держа ее у себя, можно ставить любые условия врагам, которые пока что выиграли первый раунд. Можно выманивать из зачарованной земли самых опасных врагов. Можно выстраивать самые разные комбинации.

Но на седьмой день крестового похода, когда в резиденцию стали возвращаться уцелевшие фанатики, не могло быть и речи о том, чтобы долго откладывать приговор и казнь.

Крестоносцы буквально исходили слюной от злости. Мало того, что они опозорились в походе, так еще и в Москве за эту неделю чудесным образом расплодилась всякая нечисть, казалось уже выкорчеванная раз и навсегда.

И машин стало больше, так что поредевшее крестоносное воинство не в силах было справиться с ними и с сопротивлением их водил и пассажиров.

Если уж на то пошло, то скоро нельзя будет нормально провести аутодафе на обычном месте – там, где высятся руины храма сатаны на костях невинных младенцев.

А великий инквизитор лепечет что-то о девственности и объявляет перерыв до прояснения этого вопроса.

Чего тут, спрашивается, прояснять?

Оставить камеру открытой на ночь, а ведьму привязать получше – и нет проблемы.

Но камеру Орлеанской королевы сторожили черные монахи. И в эту ночь они встали у дверей в полном составе.

А Торквемада вошел внутрь.

– Что на этот раз ты предложишь мне взамен своей девственности? – спросил он.

Однажды Жанне уже удалось откупиться от него. Тогда она согласилась без сопротивления принять мучительную смерть на столбе, хотя он предлагал ей избавление от страданий в обмен на ночь любви. И рекомендовал ей отсечение головы, как самую легкую, безболезненную и быструю казнь.

Судя по тому, что Жанна до сих пор была жива, она, пожалуй, не прогадала. Прожить столько времени с отрубленной головой было бы крайне затруднительно. А казнь на столбе медленная, и спасители успели снять ее с перекладины еще живой.

Но на этот раз она, наверное, предпочла бы отсечение головы.

Все лучше, чем огонь.

Но об этом она не стала говорить.

У нее был другой козырь.

– А тебе не кажется, что я слишком много знаю о тебе. Достаточно много, чтобы ты навсегда забыл о моей девственности в обмен на элементарное молчание. Ведь твои добрые друзья не станут требовать от меня доказательств. Им будет достаточно и намека.

– И тогда меня посадят на цепь рядом с тобой, а мою стражу у этих дверей, – Пантера указал на двери камеры, – сменят их головорезы. А ты разве не догадываешься, о чем они мечтают ночь напролет в своем религиозном экстазе?