Ричард Маккенна - «Если», 1994 № 10

Пару секунд телефонная будка как бы колыхалась в воздухе, потом я ее зафиксировал и заорал в трубку:

— Алло, полиция? Пришлите спецнаряд! Да! Срочно!

Когда я вышел из будки, Красвелл крутил мечом над головой и издавал воинственные вопли. Он готовился достойно встретить чудовищ.

С противоположной стороны донесся нарастающий вой полицейских сирен. С полдюжины фургонов, ревущих так, что зеленая пыль закручивалась смерчиками, затормозили у моей телефонной будки. Первый нью-йоркский полицейский, выскочивший из машины, выглядел точь-в-точь как настоящий.

Это оказался Майк О’Фаолин — самый большой, сильный и добродушный полисмен из всех, кого я знаю.

— Майк, — сказал я ему и ткнул пальцем в сторону тварей, — не мог бы ты с ними разобраться?

— С этими-то?.. Моим ребятам здесь работы минут на пять, — ответил Майк, поправил фуражку, подтянул пояс и принялся командовать. Красвелл оторопело наблюдал, как полицейские выскакивают из машин и растягиваются цепью. — Он пошатнулся и прикрыл глаза руками.

— Это безумие! — прошептал он. — Безумие! Что ты делаешь? — Окружавшая нас пустыня словно подернулась рябью. Солнце померкло, и сквозь зеленую полутьму я различил контуры двух кроватей и двух человек, лежащих на них. Затем Красвелл открыл глаза.

Шагов за двадцать от полицейских чудища начали уменьшаться. Когда они приблизились к патрульным, то стали уже ростом с человека и в два счета были приведены в чувство ударами дубинок по шипастым мордам. Их пошвыряли в фургоны, после чего колонна машин уехала куда-то вдаль по равнине.

Майк остался. Я сказал:

— Спасибо, старик. Если хочешь, я достану тебе пару билетов на завтрашний матч.

— То что надо, Пит! Завтра у меня как раз выходной.

Черт, а как теперь домой-то попасть? — Я распахнул дверь телефонной будки.

— Сюда.

Он вошел внутрь и исчез. Я повернулся к Красвеллу.

— Ты воистину великий маг, Неллпар! Измысленным Гарор чудовищам ты противопоставил творения собственной фантазии!

Так он опять ухитрился вплести все случившееся в сюжет.

— А теперь — в путь! К замку Змея — это тысяча локспанов по раскаленным равнинам Истака!

— А Алмаз?

— Какой алмаз?

Он, наверное, так старался удержаться в рамках сюжета, что начисто забыл об Алмазе, который только и мог покончить со Змеем. Я не стал ему напоминать.

Но тысяча локспанов по раскаленным равнинам для пешей прогулки, пожалуй, чересчур. Независимо от величины этого самого локспана.

— Красвелл, — сказал я, — зачем ты все так усложняешь?

— Мое имя, — ответствовал он с величайшим достоинством, — Мултан.

— Называй себя как хочешь — Султан, Мултан, Шашлык, Труляля! Я спросил: зачем все так усложнять? Кругом всегда полно такси. Только свистни.

Я свистнул. Появилось такси. Обычное нью-йоркское такси, убедительное до последней детали, включая сутулого небритого водителя, как две капли воды похожего на того грубияна, который подвозил меня к госпиталю.

Нет ничего прозаичнее, чем нью-йоркское такси, да еще с подобным шофером. Его вид просто потряс Красвелла, и зеленые пески вновь заколебались, но он втиснул-таки все это в свой мир!

— Вновь могучие чары! Ты величайший маг, Неллпар! — Ему снова это удалось. Но он буквально дрожал от напряжения, удерживая «на плаву» свой мир, сопротивляясь моим попыткам вернуть его в бесцветную, но истинную реальность.

Я почувствовал внезапную жалость к нему и вдруг осознал, что мне придется заставить Красвелла подняться до самых вершин его фантазии, прежде чем удастся устроить полноценный отрезвляющий душ, который вернет его из страны иллюзий.

Это была опасная мысль. Опасная прежде всего для меня самого.

Тысяча локспанов, как оказалось, равнялись приблизительно десяти кварталам. А может, Красвелл просто хотел поскорее проскочить этот момент, слишком уж напоминающий реальность. Он указал вперед, поверх плеча водителя, и воскликнул:

— Вот он, замок Змея!

Свадебный пирог, вылепленный Сальвадором Дали из красной пластмассы, выглядел бы приблизительно так же: десять ярусов, каждый вроде тарелки в полмили толщиной, причем следящая тарелка поменьше предыдущей, так что все сооружение спиралью ввинчивается в раскаленное небо.

Автомобиль въехал в тень и остановился у отвесного края нижней «тарелки». Диаметр этой штуки был, наверное, мили две. Или три. Или четыре. Что нам миля-другая, если мы спим? — Красвелл выбрался из машины. Я вышел со стороны водителя.

— Полтора доллара, — проворчал шофер.

Небритая квадратная челюсть, низкий лоб, — грязные рыжие волосы, выбивающиеся из-под фуражки.

— Что-то многовато за такую поездку, — сказал я.

— Посмотри на счетчик! — огрызнулся он. — Или мне выйти, чтобы ты раскошелился?

— Да провались ты! — ласково сказал я.

Такси вместе с водителем ушло в песок с быстротой скоростного лифта. Эх, если бы и наяву можно было так…

Красвелл наблюдал за всем этим, разинув рот.

— Извини, старина, — сказал я. — Я, оказывается, тоже иногда не прочь сбежать от действительности. Ты уж свяжи это как-нибудь с сюжетом, ладно?

Он пробурчал что-то себе под нос и направился к красной стене, в которой виднелись контуры исполинских запертых ворот.

— Открывай, Гарор! Пришла твоя погибель! Мултан и Неллпар явились сюда, дабы преодолеть все опасности Замка и освободить мир от тирании Змея!

И он забарабанил в дверь рукояткой меча.

— Да тише ты, соседей разбудишь, — проворчал я. — Позвонить нельзя, что ли?

И нажал на кнопку звонка.

Ворота дрогнули и открылись.

— Ты… был здесь раньше?!

— Было как-то раз — после слишком плотного ужина с омарами… Нет, только после вас!

Я пропустил его вперед, а потом и сам вошел в огромный туннель с фосфоресцирующими стенами, возвращавшими гулкое эхо наших шагов. Ворота захлопнулись за спиной. Красвелл вдруг остановился, тут же взглянув на меня. Выражение его лица было странным, но в глазах явно появилась некоторая доля здравомыслия. Он был разгневан, и гнев его относился не к Змею и не к Гарор, а к моей скромной персоне.

А вам было бы приятно, если бы кто-то принялся подминать под себя ваше «я»? Самолюбие — это тигр, которого не стоит будить — ни наяву, ни во сне. Я ведь смеялся не над миром, порожденным бредовым состоянием Красвелла, я высмеивал его самого — его фантазии, его логику.

Он, наверное, и сам не понимал, что с ним происходит.

— Ты ограничен, Неллпар, — сказал Красвелл. — Твои глаза смотрят лишь вовне. Ты слеп для мук творчества. Для тебя все едино: что хрусталь звездного света, что блестки на вечернем платье. Ты смеешься над святым безрассудством, но лишь оно одно делает нашу жизнь достойной. Ты срываешь покров с тайны, но разрушаешь при этом не тайну — ибо в мире множество тайн, миллионы покровов наяву и во сне, — ты разрушаешь красоту. И, разрушая красоту, ты разрушаешь свою душу…