Игорь Денисенко - Ронин

Георгий стрелялся на дуэли. Последствия дуэли были ужасающие, поскольку противник был убит и Георгию грозила каторга. Он был разжалован. Лишен титула и состояния, и отправлен в ссылку с глаз долой, в наш чудесный город. Прибыл он в Н-ск не один.

Георгий женился на вдове убитого, которая была на пять лет старше его. Уж не знаю, то ли любовь была такая сильная, то ли Георгий Петрович решил бросить напоследок перчатку Петербургскому обществу отвергшему его сиятельство. К новоявленной чете супругов Воронцовых отнеслись как к прокаженным. Но факт оставался фактом. Отец князя Петр Гаврилович разорвал после произошедшего с сыном всякие отношения и велел на порог к нему больше не появляться, но все же купил ему три деревеньки в нашем уезде и дом в Н-ске, и от тюрьмы сынка таки уберег. Молодой Воронцов, привыкший к красивой и праздничной жизни в нашем городе заскучал и увлекся картами, успешно спуская родительские деньги. Про 'молодую' жены он кажется и забыл вовсе. По крайней мере нигде на людях с ней не появлялся. И вот однажды Георгию крупно не повезло. Он так увлекся, что поставил на кон одну из имеющихся у него деревень. Деревню Максимовку он проиграл, но вслед за проигрышем вспыхнула ссора. Состоялась дуэль между Георгием и поручиком полка кавалерии Лапиным. Поручик был легко ранен в плечо, а Георгию повезло меньше. Пуля миновав жизненно важные органы застряла в позвоночнике. И после той дуэли Георгий стал сильно хромать, а через пять лет ноги его совершенно высохли и остаток дней он провел в инвалидном кресле. И наследника после себя не оставил. Дочь Ольга Георгиевна была единственным ребенком в семье. Часть этой истории я узнал от неё, а всё что она умолчала мне поведал Алексей Востриков. Случай давал мне возможность переписать эту историю. Особой симпатии Георгий Воронцов во мне не вызывал. Щеголь, франт каких много. А вот к его дочери я питал странные чувства. Был я на десять лет её старше биологически, а реально на целую жизнь. Эротических фантазий она во мне не будила а будила жалость и безотчетное желание погладить сироту по голове, прижать к своему плечу, несмотря на её показную ершистость и независимость. Родных сестер и братьев у меня никогда не было, но моё отношение к Ольге наверное можно было выразить как отношение старшего брата к младшей сестре. Тем паче, что она рано осталась сиротой и в опеке нуждалась, а местное дворянское общество её не принимало. Может поэтому и примкнула к группе товарища Петровского, который дружеские отношения в ячейке всячески культивировал.

После моего заявления о крапленых картах события начали развиваться, но не совсем в том направлении, на которое я рассчитывал.

— А вы собственно кто будите? — Поинтересовался серьезный господин, которому Воронцов проиграл, поднимаясь из-за стола. То, что он в сговоре с поручиком Лапиным, сомнения у меня не вызывало.

— Мичман Лазарев Игорь Николаевич, Черноморский флот, барбетный броненосец 'Двенадцать апостолов', — отрапортовал я, щелкнув каблуками. Я знал, что такой существует, но сомневался, что его уже спустили на воду. Но представившись флотским был единственный шанс не встретить нечаянно 'сослуживца' по сухопутному полку. Народ здесь присутствовал разный, но морских офицеров быть не могло в связи с отсутствием какого-либо судоходства.

Речушка Ельня была глубиной коню по седло. Плавали — знаем.

— С кем имею честь? — спросил я в свою очередь. Реакция в зале мне не понравилась.

Никто не вскочил, не стал возмущаться крапленым картам, никто даже близко не принял мою сторону. Точнее сторону справедливости. Напротив. На меня смотрели с удивлением, как на некое недоразумение и чудо. Так наверное смотрели индейцы на Колумба.

— Полковник Шацкий Илья Ефимович, — ответил визави, — Вы надеюсь мичман понимаете серьезность своего заявления?

— Петруша! — позвал он дрожащего официанта.

— Слушаю, ваше высокородие!

Полотенце Петруши, перекинутое через руку висело как парадная сабля, до того он принял подобострастный и служивый вид. И было от чего. Шацкий, насколько я знал, был начальником кавалерийского гарнизона расположенного в городе.

— Ты какую колоду подал к игре? — грозно насупился полковник.

— Новую ваше высокородие! При вас-с распечатали-с!

— Вы слышали мичман? Так, что будьте добры извинитесь. У вас видно со зрением плохо.

— На зрение я не жалуюсь господин полковник. Пусть любой посмотрит. На этом тузе черная точка на обложке. Вот здесь, в узоре, — продолжил я, указывая пальцем.

Поручик Лапин поднялся и подошел ко мне.

— Фу! Да это просто капля вина попала! — заявил он, — Да вы видать чернила от вина отличить не можете? Я же играл этими картами и ничего подобного не было.

— Я никому не позволю поручик усомниться, как в моем зрении так и в моей меткости.

А вот в вашей честности я сомневаюсь.

— Это ещё что за вздор! — покраснел Лапин. — Напились так ведите себя достойно, здесь благородное общество а не портовый кабак!

— И будь те добры предъявите документы! — вдруг спросил господин справа от меня в гражданском сюртуке. Но по виду полицмейстер, к бабке не ходи полицмейстер. Уж я их нутром чувствую.

— Вы человек обществу не известный, так что не обижайтесь и не сочтите за труд, — полицмейстер протянул раскрытую ладонь левой руки ко мне, а правой вооружил глаз моноклем.

У меня возникло ощущение, что я попал в мышеловку. Мещанский паспорт Векшина прожигал карман. Ни в коем разе его не должны увидеть. Иначе вместо дуэли меня сейчас взашей погонят.

— А документы я предъявлю завтра поутру господину Лапину, если он конечно не струсит и придет к лавке купца Кубрина для дальнейшей беседы. К десяти часам.

— Ха! — усмехнулся Лапин.

— Завтра поутру, — невозмутимо сказал Шацкий, — господин поручик будет нести службу.

И освободится он не ранее субботы.

— Нижайше прошу ваше высокородие отпустить его со службы на час по семейным обстоятельствам. Даю слово, что не задержу, — я резко кивнул головой поджимая подбородок к шее.

Лапин взглянул на Шацкого и между ними состоялся немой разговор, длившийся долю секунды.

— Господин полковник, разрешите отлучиться на четверть часа? — смешком спросил поручик.

Тот чуть заметно кивнул. Бросив на скатерть три рубля, я ни с кем не прощаясь вышел.

Тысяча чертей! Карамба! Десять человек, на сундук мертвеца! И-хо-хо! И бутылка рома!

Или как там дальше? Что ещё я знал из морского жаргона? Каюта, кок, камбуз, гальюн!

Якорь им в седалище!

Я страшно был зол на себя за самонадеянность и на них. На это треклятое общество, где без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек. Ну где вы скажите, бога ради, мне среди ночи найти человека, который к завтрашнему утру изготовит мне книжку мичмана Черноморского флота служащего на броненосце 'Двенадцать апостолов'? Мать их за ногу! И почему? Почему я постоянно должен прогибаться под законы этого общества?