Айрис Мердок - Единорог

Накануне вечером у него состоялся разговор с Алисой. Это был странный, немного импрессионистский разговор. Они сидели на террасе, закутанные в пальто и пледы, потягивая перед обедом виски, глядя на постоянно исчезающий из вида Гэйз, на черные утесы, и каждый из них, казалось, продолжал прерывистый монолог. Эффингэм преследовал цель избавиться от Алисы как можно мягче и достойнее, целью же Алисы было -- отпустить Эффингэма, не причи няя ему мучений и слез. Вместе это им удалось. Они как будто опустили находившийся между ними тяжелый груз на землю.

Алиса говорила:

-- Кажется, я окончательно потеряла тебя. Я действительно страстно тебя любила, когда мне было восемнадцать лет. Возможно, моя любовь так и не повзрослела. Я вспоминаю время, когда страдала по-настоящему. Но в последнее время я перестала страдать. Наверное, это как-то связано с Ханной. Как только ты полюбил ее, моя любовь к тебе превратилась в нечто иное. Я стала своего рода зрителем и получила роль благородной отвергнутой. Но так как твоя любовь тоже была безнадежной, возникла такая история, в которой и для меня нашлось место. Я просто перестала любить тебя и утешилась. Затем появился Дэнис. Он мог бы пробудить во мне настоящее страдание, если б я только смогла не смотреть на него как на слугу. Но мне это не удалось. Теперь я наконец позволю тебе уйти, Эффи. Ханна удерживала тебя около меня несколько лет, полных грез, но она ушла и освободила тебя. Я всегда буду вспоминать с благодарностью, что ты на мгновение обратился ко мне. Давай назовем это даром восемнадцатилетней девушке, которая тебя по-настоящему любила.

Эффингэм говорил:

-- Это приключение для меня закончено, и ты, став частью его, тоже в прошлом. Я смог любить тебя и, думаю, действительно любил только один день, как эпизод этой истории. Я любил тебя из- za Ханны, вопреки Ханне, а не ради тебя самой. Поступил ли я правильно, или покинул Ханну в беде, и мог ли бы я поступить иначе -- не знаю. Мне кажется, все, что произошло, было неизбежно, и все мы существовали только в грезах Ханны. Смерть Ханны была неизбежной -мы все время ее ждали. Мы были свитой на этой церемонии, а теперь уволены. Итак, мы возвращаемся к своей реальной жизни и повседневным делам, и Бог знает, станем ли мы лучше после этого трагического финала.

Эффингэм не виделся с Максом наедине до своего отъезда. Старик, казалось, непостижимым образом состарился за последние недели и теперь стал похож на высохшего мудреца-отшельника, давным-давно забывшего все о жизни. Как будто эти похороны были похоронами Макса, словно смерть других была плодом воображения, в то время как Макса действительно облачили в саван и торжественно проводили из этого мира. Эффингэм сообщил, что скоро уезжает, и после ленча пожал Максу руку, пробормотав невнятные пожелания и слова благодарности. Старик улыбнулся ему, но не отвел его в сторону, чтобы остаться наедине, и не дал ему никаких советов или напутствий. Он не сделал и никаких замечаний о происшедшем. -- с возмущением подумал Эффингэм. С него довольно предвидений и толкований Макса. Человек не может всю жизнь считать своего старого наставника непогрешимым источником мудрости.

Эффингэм, натягивая на ходу пальто, в спешке покинул дом с раздувшимися чемоданами, из которых свисали галстуки и рукава рубашек. Он хотел уйти раньше, чем Макс появится после своего послеполуденного отдыха. Алиса не сумела сделать его отъезд проще, осыпав его дарами, как будто он отправлялся в длительное путешествие по жизни без нее. Она отдала ему свою авторучку, которую он однажды одолжил и она ему понравилась, японскую гравюру из ванной -- его он восхищался, прелестное издание поэм Марвела, которые они однажды читали вместе, привычного фар форового кота с каминной доски из его спальни и несколько своих любимых ракушек. Все эти предметы составили довольно объемную и хрупкую коллекцию, так что ему в последний момент пришлось упросить Алису аккуратно упаковать их и послать вслед за ним. Маленькие подарки очень тронули его, и он ожидал, что всю дорогу до Блэкпорта проплачет в такси. Но в действительности в пути был занят главным образом размышлением -- не слишком ли он поспешил поцеловать Кэрри в минуту прощания.

С образом Ханны он не примирился и, возможно, не примирится никогда. Она преследовала его во сне и скользила перед его взором при пробуждении, иногда вызывала жалость, иногда обвиняла, и всегда была прекрасна. Он не считал, что убил ее, скорее уж она пыталась убить его, прекрасный бледный вампир, порхающий у его ночного окна, belle dame sans merci (Прекрасная беспощадная дама (фр. ~). Но он в действительности никогда не впускал ее внутрь. Если бы он впустил ее, то, наверное, был бы сейчас сам мертвым. Теперь он размышлял над тем, что же спасло его. Был ли это просто его огромный, как он теперь почти с удовлетворением признавал, действительно колоссальный эгоизм? Или же это был проблеск здравомыслия и нормальной психики его натуры, хотя и склонной к очарованию таинственного, рокового. Он много думал о ее конце, о ее ужасном падении с вершин своего одиночества, о ее необъяснимом подчинении Скоттоу. И если это было так важно, не значило ли, что ее положение имело, в конце концов духовное значение? Она была для них монахиней, и она нарушила свой обет.

Однако она была странной монахиней. Как мало времени прошло с тех пор, как он сидел с ней в ее золотистой комнате, в ее загроможденной вещами келье. Воспоминание было гладким и округлым, как кусок янтаря. От него исходил запах старого ушедшего счастья. Он испытывал радость оттого, что она находится в изоляции, заточенная в свою клетку. Возможно, Макс был прав, когда сказал, что все они бросились к ней, чтобы поведать о своих страданиях и переложить бремя своих бед на ее плечи и таким образом избавиться от них. Это была иллюзия духовной жизни, история, трагедия. Только у духовной жизни нет истории, и она не трагична. Ханна была для них образом Бога, и если она оказалась ложной богиней, они, безусловно, сами немало потрудились, чтобы сделать ее таковой. Сейчас он видел в ней обреченное существо, Лилит, бледную, несущую смерть чаровницу -- все, что угодно, только не человеческое существо.

Если то, что сейчас закончилось, действительно было иллюзией духовной жизни, то его волновала именно иллюзорная, а не духовная сторона. Из-за своего эгоизма и будучи в каком-то смысле слишком мелким и тривиальным, чтобы интересоваться возможностями этого мира, он спасся от зла. Но его не коснулось и добро. Эту мечту, истинную или фантастическую, он оставит Максу как добро, вынужденное стать объектом желания, каким pytaiutsia видеть Бога. Он же поспешит назад к своему привычному, заурядному миру. Ах, как он стремился к нему сейчас, с каким нетерпением ожидал возвращения в офис, посещения паба, обеденных вечеров, скучных загородных уикэндов. Он даже предвкушал удовольствие от участия в обсуждении сплетен. Он попытается забыть то, что мельком увидел.