Дмитрий Гаврилов - Эликсир памяти, или Последние из Арконы

— А вон, красная собака полетела! — восклицает дед.

Меня так дешево уже не купить, но братишка доверчиво смотрит в окно, воспользовавшись этим, дедушка выкладывает на стол по шоколадке и груду конфет «Белочка».

— Так вот, Тетка с одним усом мне и говорит…

Шелестит фольга. Я прекрасно слышу. Во рту приятная сладость.

Его сменяет вкус кислой аскорбинки. Крутится пластинка. В глубине проигрывателя горит желтый свет. К чему-то надо приготовиться.

Незнайка на пластинке сочиняет стихи. Я лежу в своей кровати. На стене ковер с двумя медвежатами. Что-то падает сверху — это штукатурка. К шишке прикладывают юбилейную медаль — тридцать лет Победы.

Дни переплетаются, времена путаются. Серые пушистые котята глядят с большой фотографии, бронзовый черный чертик прищелкивая хвостом показывает им нос.

Большой, длинный, таинственный и глубокий книжный шкаф. Сквозь большое стекло на меня смотрят тома Жюля Верна. Трапецию комнаты подчеркивают два балкона. Следом за шкафом — сервант. Часы с двумя слониками по бокам. Один — мраморный, второй — серый, блестящий. Он сделан тщательнее, и мне больше нравится. Тринога подсвечников.

Маленький Пушкин. Рабочий стол с кипой газет и рукописей у окна, а другой — неизменный, праздничный, торжественный — посреди. Высокий, очень высокий порог не дает брату заползти сюда.

Дед усаживает меня к себе на диван. Зажигает бутоны ламп в изголовье. Здесь же на тумбе стоит зеркало. «Таинственный остров» кто-то взял и не вернул, и теперь я услышу продолжение всей этой истории. В «Витязе» идет другой остров — «Остров сокровищ» с потрясающим Борисом Андреевым в роли Сильвера.

«Другие ему изменили и предали званье свое…» — наизусть, яростно дед читает знаменитый перевод Лермонтова — «Воздушный корабль».

Мы играем в шахматы. Потертая доска. Крупные, приятные на ощупь деревянные фигуры.

— Сдаюсь, сдаюсь! — он явно подсмеивается над внуком.

В доме первый кассетник. Отец ставит знаменитый французский концерт Высоцкого. Для меня это открытие.

— Что? Хрипатого передают? — удивляется дед, заглядывая в комнату.

— Кто ж его передаст?

— И то верно.

Десятки раз переписанная шипящая пленка.

— Папа! Иди. Там по «Маяку» твои «Пароходы не так, как поезда»

крутят! — мама знает пристрастия своего отца.

— Иду, — прихрамывая, он, не спеша, направляется в кухню. На ходу тушит сигарету. Это неизменные «Столичные». С бабушкой шутки плохи. Железная женщина.

Дед часто бывал под хмельком. Я помню, ненавязчиво поддерживал его в метро, чтобы он случайно не соскользнул на рельсы…

Звонок. Еще и еще.

Смахнул рукой неожиданно выступившие слезы. Слезы по безвозвратно ушедшему времени.

— Господи! Иду, иду. Не трезвоньте!

Код и домофон, конечно, не такая серьезная преграда, но вот, железная дверь в общий коридор? Не может такого быть, чтобы все разом кто-то открыл.

— Может, Рогволд! Может. Вы не пугайтесь. Я один. Меня зовут Инегельд.

Глава третья

— Согласен, что способ знакомства, выбранный мной, излишне эффектен. Но речь идет о жизни и смерти. Вашей жизни и смерти.

Поэтому, не держите меня под дверью. Я не рэкетир, я не причиню вам большего вреда, чем вы это сделаете сами. Не дурите, Рогволд! — звучало не то, чтобы убедительно, но как-то загадочно.

— Кто вам дал мой адрес?

— Станислав.

— Хорошо, — я щелкнул замком.

На пороге стоял высокий мужчина лет сорока или сорока пяти. У него были чистые голубые глаза, русые, немного с рыжиной, волосы спадали на шею. Хищные черты лица дополнял едва видимый шрам, который бы я не заметил, не будь Инегельд гладко выбрит. Гость опирался на прямую увесистую палку, какую можно срезать в любом орешнике. Это выглядело до того нелепо, что невольно вызвало у меня улыбку.

— Здравствуйте. Вам повезло. Я уже совсем собрался уходить.

— Как вам будет угодно, — он улыбнулся в ответ. — Добрый день, Рогволд. Я могу вас так называть?

Незнакомец поставил посох в угол у двери и снял длинный серо-зеленый плащ с широкими рукавами, пристроив его на вешалке.

— Конечно. Проходите в комнату… Кофе? Чай?

— Лучше, квас, — сказал он бесцеремонно, — Люблю с детских лет.

— Сам не прочь, да нету… — удивился я.

— Проверьте еще раз, там, на второй полке сверху.

Действительно, как и предрек Инегельд, на кухне в холодильнике я обнаружил кувшинчик с ароматным пенистым напитком, но внешне ничто не указывало на его присутствие в доме.

Я изумленно посмотрел на гостя. Инегельд невозмутимо, нагло и просто глядел на меня.

— Для вас, Рогволд, человека вполне образованного, бросить жребий — означает надеяться на слепой случай, или-или. Вы точно знаете, кваса в доме нет. Я же знаю иное: он или есть, или его действительно нет. Улавливаете разницу? Дверь может оказаться либо открытой, либо закрытой — третьего не дано, и нет ничего сверхъестественного в том, что когда я приблизился к вашему дому — кто-то вышел из подъезда мне навстречу. Нет абсолютно ничего необычного и в том, что ваша соседка именно сейчас решила вынести мусор — так я миновал вторую дверь.

— Но мне кажется странным другое, — возразил я ему. — Обычно подозрительная соседка на этот раз пропустила вас мимо себя, внутрь нашего коридора, не сказав ни слова.

— Может, моя внешность располагает?

Я еще раз взглянул на него и снова натолкнулся на пронзительный ответный взгляд. Передо мной на секунду возникло жестокое, непроницаемое холодное лицо Хауэра. Но в нем и в самом деле мелькало что-то неуловимо притягательное.

— Овладев математической теорией вероятностей, вы, однако, все равно не сумеете абсолютно верно предсказать — есть проход или нет.

Вы не сможете никаким образом повлиять на результат собственного гадания.

Он пригубил квасу, вдруг похвалил мою маму и продолжил:

— Согласитесь, Рогволд, что ваше представление о случае не идет ни в какое сравнение с тем, как понимали его ваши предки.

— Вероятно, они объясняли это сверхъестественными причинами? — предположил я.

— Как раз «сверхъестественным» и называют то, что не могут объяснить, — поправил меня Инегельд, — Скажем, Эликсир Памяти, который либо оказывает действие, либо нет.

— Даже лекарства действуют далеко не на каждого.

— Правильно. Но если здесь все связано с восприимчивостью человеческого организма, то в случае с Эликсиром речь идет о гораздо более глубокой субъективной зависимости, нежели биохимическая. Не стоит, Рогволд, тратить реактивы — для Станислава в этой фляге, действительно, подслащенная вода, но для покойного М., который не слушался моих советов — то было, в самом деле, магическое варево.