Александр Абрамов - «На суше и на море» - 72. Фантастика

Сейчас авторы работают над новым фантастическим романом. В нашем сборнике выступают второй раз.

Юрий Моисеев

ТИТАНИЯ! ТИТАНИЯ!

Вселенная не только более необычайна, чем мы представляем, она более необычайна, нежели мы можем себе представить.

1

— О-ox! — протяжный стон длился, казалось, бесконечно, наконец резко оборвался на высокой ноте и замер в дальнем конце зала.

— Выше болевой порог, Иван! — стремительно повернулся к дежурному испытатель, сидевший у главного пульта.

— Есть, Майкл! — хмуро ответил дежурный, пробежав гибкими пальцами по клавиатуре дублирующего пульта, укрощая вздыбившуюся изумрудную кривую на экране, пока она не пошла медленной ровной волной.

— Теперь следующая серия. — Испытатель проглядывал стопку перфокарт и, морщась, отогнал ладонью дымок сигареты. — Параметры те же, напряжение повышай постепенно. Пошли!

Иван повел тумблер настройки, пристально глядя на экран и проверяя на слух щелчки делений. В тишине зала из динамика раздались звуки, напоминавшие учащенное дыхание. Рубиновый огонек пульсометра замигал в ускоренном ритме. Скачками, увеличивая амплитуду, понеслась синусоида. Вдруг тумблер сразу прошел несколько делений. И долгий вздох динамика кончился вскриком. Иван резко снял напряжение.

— А, черт побери! — яростно дернулся испытатель. После тягостной паузы он устало махнул рукой. — Ладно, на сегодня хватит. Мы явно работаем на Финнегана.

На крайних панелях машины погасли красные огни, словно сомкнулись немигающие зрачки хищной птицы, налитые кровью. Растаяла непроницаемая дымка сплошной стеклянной стены, и прозрачный вечер заглянул в зал, как бы недоумевая: неужели никому не нужны синева высокого неба, захватывающая дух, и ясность великих вод, и пьянящий воздух, и цезарский багрянец заката?

Они постояли у окна, отдыхая. Иван поглядел на расстроенное лицо испытателя, на его вздрагивающие руки и наконец осторожно сказал:

— Майкл, ты слишком остро воспринимаешь. Этак тебя надолго не хватит. Ты сам выбрал экстремальный режим, и досадовать не на кого. Мы обычно предпочитаем постепенно подходить к предельным условиям.

— Все это хорошо, но, скажи на милость, зачем потребовалось конструировать электронно-вычислительную машину, которая реагирует криком боли на отступление от намеченных параметров? Если бы не ее уникальная память, я в жизни бы не связался с нею.

— Историю машины ты знаешь не хуже меня, — спокойно возразил дежурный, вешая в шкаф халат и натягивая пиджак на широкие плечи. — Конструктор хотел, чтобы испытатели ни на секунду не забывали: они вторгаются в самые сокровенные глубины материи, чтобы не забывали о том, что за участие в экспериментах человека множество животных нашей планеты заплатили своей жизнью. Человек не имеет права рассматривать животное только как источник мяса, шкур, костей и информации. — Бледное лицо Ивана порозовело и в голосе послышались металлические ноты.

— Не означает ли это, — холодно взглянул на него Майкл, — что испытателям внушается некий комплекс вины?

— Вряд ли это входило в намерения конструктора.

Спустившись в холл, Майкл направился к выходу, но Иван жестом остановил его и подвел к витрине, где лежало несколько книг в темно-багровых переплетах, а поодаль — фолиант в обложке радостного пурпура.

— Вот наши книги жизни и смерти. Это, — легко коснулся Иван книг в переплетах цвета запекшейся крови, — книга смерти. Здесь животные и птицы планеты — жертвы человеческой цивилизации. А в этой книге жизни, — лицо его словно засветилось, когда он открыл первую страницу пурпурного фолианта, — названы животные, возвращенные к жизни. Конечно, — уточнил он, — не только нашим Генетическим Центром, но и остальными Центрами на материках. Эти новые страницы истории человечества, точнее, человечности — самое драгоценное наше завоевание.

— Может быть, ты знаешь, Иван, — задумчиво сказал Майкл, рассматривая витрину, — в древнем зоопарке Нью-Йорка за клетками со львами и тиграми был павильон, в котором содержалось «самое опасное животное на Земле», как гласила надпись. Когда посетитель опасливо заглядывал за бронированную решетку, то обнаруживал себя: задняя стенка клетки была зеркальной. И все-таки все было бы блестяще, — продолжал Майкл, — если бы не ваш излишне сентиментальный «Феникс», которого вы практически обожествляете. Не удивлюсь, если окажется, что вы ежедневно совершаете перед ним намаз и только после этого приступаете к работе.

— Ты слишком преувеличиваешь нашу правоверность, — усмехнулся Иван, — атавистическую веру в святость авторитетов. В конце концов мы никогда не устраивали аутодафе для еретиков.

Майкл скептически хмыкнул, скользнув взглядом по его напряженному лицу, потом примирительно сказал:

— Ты знаешь, я с детства не любил всякие торжественные церемонии, шеренги марширующих девиц во главе с тамбурмажором и прочую дребедень, хотя у нас это стойкая традиция, и никогда не верил в душеспасительность изречения, что, мол, в споре рождается истина. Его любят повторять выпускники школы, обожающие прописи.

— Когда-то Фрэнсис Бэкон взял на себя труд сопоставить полярные по смыслу народные пословицы — наверное, ему осточертели ссылки на здравый смысл. И что же получилось? — иронически улыбнулся Иван. — Каждая пословица по-своему была весьма убедительной. Где истина?

— Хотел бы я обнаружить среди этих истин хотя бы одну в защиту «Феникса», — отмахнулся Майкл от спора. — Мне он, признаться, действует на нервы.

— В свое время в Голландии сделали манекен-автомат для обучения стоматологов. Если студент ошибался и сверло бормашины входило в десну, автомат дергался в кресле, имитируя боль, а из десны выступала кровь, конечно, лишь имитация. Сопоставь этот примитивный автомат с «Фениксом».

— Утешение слабое, — буркнул Майкл. — Вы видите в «Фениксе» некое воплощение гуманизма, а я только вашу непомерную чувствительность.

— В этой чувствительности, Майкл, несгибаемый стержень — гуманизм, о котором ты такого невысокого мнения. Насилие никогда не достигает цели. И тебе эта аксиома нашей цивилизаций известна не хуже, чем мне, — спокойно отозвался Иван, закрывая пурпурную книгу. — Насилие сеет семена сопротивления, и какие всходы они дадут — неизвестно. Надо бы тебе поговорить с Васильевым, главным конструктором «Феникса». Может быть, он сумеет победить твой скепсис.