Алина Немирова - Оставшийся среди живых

* * *

Владыка сидел на своем каменном кресле, кутаясь в плащ цвета свежей крови, и речь его сегодня была лишена деланного добродушия. - Рад тебя видеть в столь бодром настроении, сын Келебримбера. Итак, поговорим? Положив руку на плечо, туда, где искрилась вышитая звезда, похожая на цветок страстоцвета, Аннаэль сказал негромко: - Тебе не терпится, Хозяин подземелий? Но ты не услышишь ничего приятного. Ты приложил все усилия, чтобы погубить меня - и преуспел. Ни на этой земле, ни в Благословенном крае никто не подаст мне руки, не скажет доброго слова. Но больше ты ничего не достигнешь, Враг. Знай же: я действительно помогал отцу, я гранил камни для Колец и видел, как создавались они. Но и глубинные их свойства, и дальнейшая судьба мне остались неизвестны. Их отправили в надежное место, сказал отец. Скрытность и недоверие его очень обидели меня тогда, но теперь я оценил мудрость отца и рад , что ничего не знаю. Вот тебе мой последний сказ! Лицо Владыки почернело, как мрамор, закопченный пожаром. Он, всемогущий и всеведущий, опять ощутил, что не улавливает, не постигает - не слов Нольдора, но побуждений его, скрытых в глубинах души, казалось бы, безоружной и опустошенной. Что заставляет его так говорить и так поступать, наперекор выгоде и здравому рассудку? Он, Владыка Арды, бессилен понять, а ничто не может разгневать его сильнее, нежели намек на ограниченность его власти. И полыхнул царственный гнев Владыки во всю мощь, и испепелил дерзкого, посмевшего смутить его покой; и сгинул тот без вести и следа, и напрасно ждал его Мандос в своих чертогах, дабы свершить справедливый суд.

* * *

Снаружи падал и падал мокрый снег, а в доме сладко пахло можжевеловыми дровами, тихонько булькал отвар из девяти трав над очагом, и поднимающийся пар напоминал о той поре, когда вызревали эти травы под буйным солнцем позднего лета. Парит котелок, тихо жужжит веретено. Еще немного, и хватит. Утречком, как остынет, смешаю с топленым жиром, уж от такой-то мази любой рубец смягчится! Иорет поглядела в угол, где спали на соломенных тюфяках сын ее Карри и Немой. Вот он пробормотал что-то невнятное, Иорет привстала, но, махнув рукою, опустилась на табурет: это во сне, а разбудишь - снова ни словечка, ни звука... Темные, отросшие за год волосы раскинулись мягкими прядями по подушке. Все-таки теперь он поблагообразнее стал. Ожоги сошли на диво хорошо, только шрам этот рваный на лбу начисто не выведешь. Да еще руки... Тут нужно лекаря поискуснее Иорет, если такого вообще сыщешь. Живо помнится Иорет тот вечер, когда вышла она встречать Карри, ездившего в город за солью, и разглядела издали на его тележке, поверх поклажи, непонятный длинный сверток. Сын улыбнулся ей издали, но как-то скованно, криво. Встревожившись, она едва сдержалась, чтобы не побежать навстречу. Тележка подкатила, сын внес то, что казалось свертком, опустил на кровать. Иорет ахнула: безжизненное, словно обугленное тело, едва прикрытое заскорузлыми от крови лохмотьями, лежало перед нею. Сын пояснил коротко: - Ночевал в Белых развалинах. Слышу, стонет. Подошел - живой вроде. Откуда взялся, кто таков, не понять. Я думал, может, разбойнички натворили, но при нем вещички кое-какие нашлись, дорогие... - Ладно, потом разберемся,- подавляя дрожь невольного ужаса, прервала его Иорет.- Воду ставь, обмыть надо... И она обмывала, и варила травы, и смешивала мази, и плакала над бесчисленными ранами некогда стройного молодого тела - плакала от бессилия своего и от жалости к погибшей красоте. Но минула неделя; незнакомец не умер, пришел в себя. Иорет воодушевилась, удвоила старания - еще через неделю из-под корки ожогов показалась здоровая гладкая кожа, а через месяц он и вовсе встал. И тогда выяснилось, что говорить он не может... В деревне Немого считали безумным. Иорет спорила. Что ж тут такого, что любопытствует он, чем в деревне занимаются? Мастерские все обошел. У гончара попросился сесть за круг, исхитрился, даром что руки кривые, даже миску сделать, и неплохую, а сам недоволен... В кузнице часами торчал, все пересмотрел, перетрогал, объяснить что-то силился... А за мною в лес увязывался, даже какую-то травку показал, невидную совсем, сам из земли выкопал, во дворе посадил, Эри ему помогала... А чуть какое огорчение - в полях, в лугах пропадает. Сидит над рекой, в воду глядит, вечер настанет в траву ляжет, на звезды смотрит - о чем думает, что вспоминает? Тетки судачат: мол, если те вещички - его собственные, то человек он, должно быть, знатный, ремеслом не мог кормиться - значит, спятил... Иорет со вздохом поглядела на ларь, где хранились "вещички", найденные при Немом. Странные такие и между собою не вяжутся: плащ, весь расшитый тонким узором, и женское ожерелье: нежно-зеленые самоцветные подвески, веселая вещь, будто весенний луг... "Плащом его укрыли,- сказал сын,- а ожерелье под боком лежало". Такого во всей округе никто бы сработать не мог... Пожалуй, и невзлюбил бы его народ, если бы не шалый бык соседский. Как он вышел животине навстречу, в упор как глянул... Бык будто на острие копья наткнулся - замычал, точно теленок, и повернул восвояси. А ведь не подвернись ему Немой, непременно перемолотил бы детишек, что под ноги попались, уж так бывало... Ох, страху натерпелись! Зато Немого с тех пор зауважали... Конечно, он на других не похож и ведет себя иначе. Так ведь у других и речь, и руки в порядке... Речь, положим, дело десятое: мужчине много болтать и не пристало, а что чужой - это не помеха. Любая девушка охотно бы за такого пошла - рослый, статный, плечи широкие, всем хорош. Но руки! Что над ними сотворили? Сунули в огонь? Смолой облили? Пытается он не быть обузой, что может, делает, ест мало, к одеже равнодушен - что дали, то и носит... Чужому полагается быть полезным, тогда и своим станет... да кому нужен муж, который и ложку-то с трудом удерживает? А дома, может быть, ждут, убиваются... Эх, узнать бы, откуда он родом! Иорет сняла котелок с крючка, процедила отвар, вынесла остывать на холод и наконец улеглась на кровать рядом с меньшими детьми. Очаг погас, стало быстро холодать; Карри заворочался, засопел, натягивая одеяло на уши. А Немой как лег, так и не шевельнулся, дышит беззвучно; и хотя Иорет знает, что глаза его закрыты - угрюмые, неулыбчивые серые глаза - ей все чудится, будто смотрит он сквозь тьму и видит нечто никому не ведомое - непонятный, бесполезный, заживо погребенный под плитою своей немоты...

* * *

После многоснежной зимы полая вода поднялась высоко, и старый мост, с таким трудом (в который раз) починенный год назад, снова обрушился. Бурная, капризная река превратилась в неодолимую преграду. Как теперь добираться до города, как навещать родню в округе? Долго шумела толпа на берегу. Мастера-каменщики уныло препирались, кто виноват, кто сплоховал, отбивались от женщин, откровенно и очень громко высказывавшихся насчет их рук, мозгов и прочего, что следовало бы вправить. Наконец, кое-как вырвавшись, мастера укрылись у Иорет: там никто бы им не помешал поразмыслить. Солнце хорошо пригревало, каменщики - старшой, двое младших и ученик Карри, сын Иорет сидели без шапок под навесом и все никак не могли договориться. Они учились у своих отцов здесь же в деревне, умели ровно выводить кладку, тщательно замесить раствор, слыхали о замковом камне и прочих премудростях, но отчего падает проклятый мост, могли только гадать. Старшой твердил: вся беда в опоре, убрать ее, и воде нечего будет подмывать. Подмастерья воз- ражали, что без опоры настил под первой же телегой рухнет. Карри робко предложил перенести мост чуть пониже, где плес и мелко, пусть подлиннее будет, зато там вода не бьет... Старшие тут же напустились на него: подлиннее? Тогда вторая опора нужна. А кто новые блоки тесать и тягать будет? На тебе одном далеко не уедешь, а где еще работничков возьмешь? Разве что этого, безрукого позвать! Тут все разом вспомнили, что безрукий-то здесь же сидит, все слышит. Эх, неладно вышло! Каменщики оглянулись. Немой и впрямь сидел на крыльце, скрестив ноги, ничуть не расстроенный: склонив голову к плечу, он смотрел на бородатых мастеров, как порою смотрит взрослый на старания младенца, учащегося ходить - с чуть насмешливой нежностью. - Смотри-ка, ухмыляется! - удивился старшой.- Вот бы узнать, что это его так взвеселило? - Да разве он скажет, молчун этакий! - вздохнул Карри. Немой вдруг легко вскочил и в два шага очутился во дворе, для чистоты посыпанном речным песком. Подхватив первое, что попалось - черенок сломанной ложки,- он властным кивком подозвал спорящих к себе. Никогда еще Немой не вел себя так; каменщики, переглянувшись и пожав плечами, интересу ради подошли. Дальше последовало нечто совсем неожиданное. На плотно слежавшемся, еще влажном после снега песке Немой стал чертить то прямые, то изогнутые линии - и они сложились в очертания моста. - Неверно показывает,- заметил Карри.- Наш-то мостик пониже да погорбатее! - Погодите,- сообразил вдруг старшой,- а ведь давным-давно мост такой и был. Его развалили, чтобы вастакам путь преградить. А обратно поставить не сумели... Я сызмала запомнил! - Откуда ж ему знать? Неужто он тут тогда жил? Уж больно молод! Немой продолжал чертить - теперь мост, каким он стал. Мастера увлеклись и даже не заметили, как дети, которых Иорет отгоняла, чтобы не мешали, подобрались поближе и тоже, не дыша, глядят на увлекательную игру: разговор без слов! К вечеру вся деревня знала, что с завтрашнего дня начнется починка, что Немой растолковал, отчего прежде мост стоял, отчего перестал и как исправить его: какие-то опоры, растяжки особые. И все - без единого слова! В тот вечер в доме знахарки было весело - впервые по- настоящему весело с тех пор, как появился Немой. Иорет не пожалела двух кур, выставила жбан терновой выдержанной браги. Налив доверху самую лучшую чашку - с цветной поливой, она подала ее Немому: - Выпей, мастер, за удачное начало! И малышка Эри, допущенная к столу, надолго запомнила, как встал Немой во весь свой немалый рост и, приняв простую чашу в обе руки, низко поклонился Иорет, отпил и передал чашу брату Карри. "Как в сказке",- прошептала очарованно девчонка, и Немой посмотрел ей вдруг прямо в глаза таким ясным, острым, без слов говорящим взглядом, как будто сообщил нечто новое и очень важное, и она поняла, хотя объяснить это ни тогда, ни после так и не сумела... Сложные мысли одолевали Иорет; уложив младших спать, она, еще немного поколебавшись, все-таки обратилась к Немому: - Знаешь, я все думаю: а не попробовать ли снова твои пальцы полечить? Есть один хороший состав - самым тяжелым помогало. Я как-то не решалась тебе сказать, а нынче день такой - весна, удача, может рискнем? Держать руки в настое по три раза на дню, да потом растирать, разминать потихоньку, а? - Мама! - вдруг подала голос Эри.- И добавь в настой ту травку, которую он прошлым летом пересаживал! Она уже листочки выпустила, я смотрела. Пахнет чудно, и мухи к ней не подлетают... Иорет, боясь сглазить, сердито отчитала ее, чтоб не подслушивала, а сама вопросительно взглянула на Немого - тот кивнул и даже чуть улыбнулся. - Ладно, сделаем,- повеселела знахарка.- Хорошо бы еще имя твое узнать. При таком лечении крепкий наговор не помешает, да как же без имени-то!.. - Да-а,- вставил Карри,- имя картинкой не покажешь. Начертить много чего можно, я уж придумал, даже ветер, холод и все такое, а вот имя - или события всякие... - Дорого бы я дала, парень, чтобы узнать, что с тобою приключилось, как ты в беду попал да как спасся. Но имя - имя сейчас важнее всего... Глаза Немого не просто блеснули - так и засияли светлым огнем; Иорет ахнула, а Немой выхватил из с краю очага уголек потверже и зачем-то, вопросительно подняв брови, указал на догорающий огонь. - Подкинуть дров? - не понял Карри.- Нет? Чего же тебе? А, ты забыл, как это называется? Это же огонь! И тут же Немой, неловко зажав уголек в искривленных пальцах, вывел на беленой стене пять округлых, как речная галька, значков. Карри, почесывая за ухом, силился понять, что к чему, а Иорет взволнованно вскрикнула: - А вот я еще назову: хлеб, вода, солнце! И три новые цепочки значков появились на стене. - Высокие звезды! - подскочил Карри.- Он рисует... рисует слова! Иорет пристально посмотрела на Немого. Он перепачкался углем, волосы растрепались и шрам на лбу обозначился резче, но серые глаза торжествующе искрились, и знахарка сказала: - Меня когда-то учили... жили на земле эльфы, Звездный народ. И придумали он некие знаки, письмена, для сохранения мысли. Они и людей обучили, но в нашей простой жизни излишняя премудрость позабылась. А эльфы покинули мир - одни погибли, другие ушли в неведомые дали... Говорят, будто где-то еще живут они, да верится с трудом. Найденыш, лишенный речи, сын мой названный, ответь мне: это твой народ? Губы Немого, плотно сжатые, окаменевшие от долгой неподвижности, дрогнули, но он так и не промолвил ни слова, только медленно наклонил голову. - И ты научишь меня... нас всех? - сразу спросил Карри. Немой с таинственным видом подманил его поближе - и вдруг ловко мазнул углем по носу. Карри расхохотался, и немедленно последовала потешная потасовка, но Иорет, привыкшая всех воспитывать, одернула их: - Не балуйтесь! Дело серьезное! Завтра поутру, с благословения Творца, и начнете. А сейчас не будоражьте малышей да сами ложитесь! И оба, учитель и будущий ученик, тихонько посмеиваясь, стали раскадывать свои постели на полу. А над домом, и над рекою, и над горами, и над развалинами Дома Кузнецов неуклонно всплывала на звездное небо ничем не затуманенная полная луна.