Юлия Поленова - Кровь на снегу

Он закатил глаза и запракинул голову назад, тяжело дыша. Элспет села на стул и прижала к губам салфетку, наверно, инсцинировав сценку "мне дурно". Но глаза светились очевидным торжеством, зрачки метались, а руки дрожали. Я также трёсся и теперь мой голод рвался наружу, как бешаный зверь.

Я схватил руку Элспет, сжав так сильно, что у неё костяшки затрещали. Однако ни стона, ни полу-стона не вырвалось из груди девушки, а лишь вздох, томный и сладкий. Она закатила глаза и приоткрыла рот, словно, я и не боль ей причинял, а ласкал это извивающееся от нежности тело. Хотя если боль сродне ласке для Элспет, то почему бы и не получать от этого удовольствие. Она же в свою очередь жаждала и любила страдание тела...

Я видел, что она скрывала свои чёрные, похотливые желания, но скрывала плохо, потому что я этого не хотел и продолжал делать ей больно. Пальцы её побелели и напряглись.

И как же я радовался тому, что под носом у Бэнжамина я заставлял корчиться его дочь в исступлении. Он не видел ничего, кроме Эдгара, которого продолжал допрашивать о том, кто мёртв ещё...

(спросил бы меня... я смогу перечислить ему точнее)

Бэском же был в таком шоке, что и думать то толком у него не получалось.

(если он вообще умел думать...)

А я продолжал желанный ад для Элспет, и сам испытывал от этого почти агонистическое желание крови. Но я убрал руку, от чего девушка резко повернула своё лицо ко мне, на нём отражалось полное непонимание, а рука, которую я секунду назад сжимал, снова потянулась ко мне. Элспет напоминала маленького ребёнка, у которог отобрали его любимую игрушку.

Но, нет...

Я не мог так рисковать (пусть и получал от этого радость), тем более, я так предполагаю, что мистер Холлидей, будучи очень даже наблюдательным человеком и отцом, мог заметить моё непристойное поведение по отношению к его дочери. И, зная свою дочь, как эксцентричную особу, он мог сделать с ней что-то вполне не благоразумное, не говоря уже обо мне.

Я отдвинулся от Элспет в тот самый момент, когда её отец с пылающим лицом и глазами, как у сумасшедшего, повернулся к нам. Он был очень напуган, но если бы не знали чем, то всецело бы могли счесть его за безумного. Огонь его глаз мог сжечь нас и эту комнату, конечно при условии, что такое возможно.

Тут он заговорил:

- Элспет, милая, не выходи в сад и вообще не выходи из дома, даже на балкон. Дождись меня в столовой, а когда я разберусь с Эдгаром, то приду и провожу тебя в твою комнату. Понятно? - хоть его голос дрожал, но тон был убедительным и настойчивым (Холлидей не терял свойственной ему формы), Гарольд, я посоветовал бы вам то же самое... Элспет, я спросил, ты меня поняла?

Девушка тут же закивала головой, не способная ответить на простой вопрос, но онемела она не от страха, а от резко прерванного удовольствия. Она смотрела на меня широко открытыми глазами в которых читался укор. Я смотрел в эти глаза и оправдывался, переводя взгляд с Элспет на её отца, как бы говоря этим: "Это он во всём виноват! Он!"

Она же теперь испытывала глубокую обиду и разочерование, как во мне, так и в своём отце. Но вскоре Холлидей схватил дворецкого и унёсся с ним прочь из столовой, зазывая с собой брата.

В столовой остались лишь мы, тишина да лёгкое потрескивание свечей.

И тишина была такой, словно, после бури. Однако такую череду событий можно было смело называть бурей, по моей вине. А безмолвие гладило нас тихим дыханием и тиканьем часов с огромным маятником, Элспет же это не пришлось по вкусу, и она решила нарушить тонкую грань, заговорив:

- Ужасные и пугающие события...

Я стал вторым нарушителем:

- Смерть всегда ужасает и пугает.

- Не-е-е-ет, - протянула Элспет - не всегда, она конечна, может быть ужасной, но всегда несёт успокоение. Не мнимый покой.

- Да нет же, не всегда несёт покой эта смерть, есть отдельные случаи, когда смерть лишь повод к безумной жизни.

Говоря эти слова, я исповедовался, потому что сам являлся отдельным случаем и был фактически мёртв.

- Не-е-ет, - в очередной раз протянула она, пытаясь успокоить неугомонное дитя - Смерть настоящая, живая всегда несёт успокоение. Гарольд, вы что-нибудь знаете о вампирах?

В тот самый момент во мне вдруг ожила кровь и начала вибрировать, дрожь захлестнула меня, но я нашёл силы ответить:

- Ну... да, я немного о них читал. Они являются демонами ночи. В какой-то мере я могу называть себя вампиром, ведя ночной образ жизни, я вдруг иногда сам начинаю чувствовать себя вампиром.

- Да? Вы тоже? Вы тоже это чувствуете?

Элспет придвинулась ко мне ближе и задышала учащённей, как тогда в саду.

- Думаю, что да...

Мне вдруг показалось, что я начал краснеть, во мне бурлила кровь, а в крови - голод. Голод сильнейший, удушливейший, прекраснейший одновременно. Я понимал одну ужасную вещь - Элспет была живой, в ней текла алая и животворящая кровь, та жидкость, без которой девушка не проживёт минуты и та же самая жидкость, которая воспломеняет во мне голод.

В первую очередь я навлекал беду на себя, убив Элспет, Бэнжамин отомстит мне. От этой мысли я вздрогнул, но и в тоже время испытал какое-то утишение. Тогда бы и закончились все мои страдания. Я вспомнил всех убитых мною людей, ну может кроме тех, кого я закружил в горячке смертельного вальса. Было бы на много лучше, если бы всё кончилось здесь и сейчас. Воспалённый мозг Элспет успокоится навсегда, а я не долго ожидая смерти, вкушу горячий дар девушки.

Мои глаза загорелись, слух обострился до такой степени, что я начал слышать мышей в подполье, из моего горла вырывались хрипы животного, и клубки змей вились внизу живота. Я отпрянул от девушки, как будто она могла меня укусить.

- Мы демоны ночи, празднуя среди бала смерти, наслождаемся болью и грязным развратом, - начал я.

- Но вампиры... пьют кровь и... и испытывают при этом... - Элспет смутилась.

И вот к ней придвинулся я сам, щекоча её тонкую шею соим шепотом:

- Возбуждение... желание...

Она сглотнула, но продолжала сидеть, даже не пошелохнувшись.

Моё дыхание ласкало нежную кожу Элспет, язык слегка прикосался к пульсирующей венке, а губы опускались к ключице. Мне всё в большей и в большей степени хотелось укусить её, но только не в шею, а в сердце, в грудь, вздымающуюся и опускающуюся в приступах дыхания. Язык холодный и шершавый, как змея, проник между грудей и яростно задвигался. Я заставил её расслабиться, и опрокинул на спинку стула, целуя её горло и грудь, не позволяя зубам вцепиться в эту плоть. Она совсем обмякла и только лишь иногда хрипло постанывала. Корсет на талии туго натянулся, словно, Элспет хотела вырваться из него. Её тело изредко податливо прогибалось, полностью открывая шею. Когтистыми руками я взял её за шею и навис над ней, как самая страшная угроза - смерть, представляя перед своим внутренним взором, как я вырываю одним рывком её горло. Но я лишь яростно поцеловал её убы, где мой язык расцарапал ей нижнюю губу.