Всеволод Слукин - Вас зовут Четверть третьего

-А господин Никифоров принес чудную елочку...- И пошла всякая сентиментальность. Профессор долго жал руку мне. Фрау Гросс жала руку профессору и все такое.

Потом ели гуся, потом пили кофе со всякими пирожными, долго трепались, так просто, ни о чем.

А потом я вдруг предложил пойти поработать в лаборатории. Профессор удивленно посмотрел на меня.

Потрескивая, горели на елке свечки, светилась подвешенная под потолком картонная оранжевая звезда. Радио передавало рождественские псалмы.

- Может быть, сегодня не будем? Праздник...сказал было профессор, но потом решительно махнул рукой.- Пойдемте!

Мы прошли в темную холодную лабораторию.

Она сразу приняла жилой вид - засветились огоньки, сигнальные лампочки приборов. Я уселся в свое кресло. Профессор засуетился.

Прошел час или два. Он все время внимательно просматривал ленты, делал пометки, сравнивал записи кривых, потом собрал все ленты, скрутил в рулон и сказал, очень довольный.

- Сегодня вы были в ударе. За два часа столько же материалов, сколько за предыдущую неделю. Пожалуй, подготовка закончена. Теперь можно переходить к "рефлексу". Начнем? Как вы думаете, Иван?

- Давайте начнем.

Профессор поставил излучатель, кварцевые часы, настроил и проверил всю аппаратуру. Наконец, все было готово. У Шиндхельма дрожали руки, а я ничуть не дрейфил, даже не волновался.

Засветился , а затем замелькал зайчик излучателя.

Прыгали зеленые цифры на часах. Я почувствовал неприятные толчки в голове, словно по черепу, по самой макушке, стучали маленьким молоточком. Стук усиливался, в глазах поплыли круги, замелькали зеленые звездочки. Затем все пропало.

В лаборатории стояла тишина. Я отчетливо видел, как мелькали вспышки лампочек. Профессор ходил от прибора к прибору, поворачивал выключатели. Потом уронил на пол какую-то штуковину. А я ничего не слышал. Ну, точно ватой уши заложило. И даже еще хуже!

Вдруг меня забрал страх. Ведь ничего не слышу! Оглох! И все такое...

- Я оглох! Оглох! Я не слышу! - заорал я.

И неожиданно услышал голос профессора:

- Ну, что вы кричите? Все идет нормально. Зачем же кричать? Разбудите фрау Гросс...

Значит, просто показалось. Я успокоился, а потом сказал.

- Поздно, профессор. Уже четверть третьего...

Профессор взглянул на меня.

- Сколько? Что вы сказали?

- Я говорю: поздно уже, четверть третьего...

- А где вы это увидели?

И тут я с удивлением отметил, что совершенно не смотрел на часы. Я спросил у профессора:

- Скажите, а в самом деле который час?

- Шестнадцать минут третьего. Но уже прошла минута...

- Нет, прошло больше. Минута и двадцать секунд.

- Иван! - закричал профессор.

Я не ответил. Стало тихо-тихо. Так тихо, что было слышно, как бьется мое сердце. Только оно стучало странно. Не так, как у всех: тук-тук-тук.

Нет! Оно стучало: тик-тик-тик, ну, точно, как ходики, которые висели на стенке в бабкиной избе. Ти"-тик!

- Сколько времени? - раздалось где-то далеко-далеко, на другой планете.

- Два часа, двадцать четыре минуты, сорок секунд...

- Поздравляю вас, Иван! Теперь вы единственный человек в мире, который без часов безошибочно может определять время, человек-часы! Когда вы будете писать мемуары, вы так и назовете вашу книгу: - "Я - человек-Часы", или "Меня звали "Четверть Третьего". Это в честь того мгновения, когда вы впервые почувствовали время. Хотите, я вас тоже буду звать "Четверть Третьего"? Не возражаете?

Я обалдело смотрел на профессора. Никаких изменений в моем организме вроде не произошло, чувствовал я себя просто замечательно. И совсем не старался угадывать время. Но, если нужно было, я сразу говорил, который час. Очень просто. Как попросить воды. Шлеп! - без двадцати три! Шлеп! без тринадцати три. Проще простого!

Мы с профессором уходили из лаборатории в три.

Равно в три часа ночи.

- Вы все-таки не возражаете, если сменим вам имя? - приставал ко мне профессор.

Я мотнул головой: мол, согласен!

- Ну, и хорошо! - обрадовался профессор.- Теперь вас зовут "Четверть третьего".

8. "АЛЛО! ЭТО ПОЛИЦИЯ?"

(рассказывает экономка профессора Шинджелъма фрау Гросс)

Просто не понимаю, что это вздумалось им работать в рождественскую ночь. Не буду говорить, что это грешно. Но не принесла им эта работа счастья. Ни господину Оттокару, ни этому русскому.

Утром в первый день рождества они встали поздно. Глаза у обоих были красные, усталые. Я приготовила хороший праздничный завтрак. И кофе.

Крепкий кофе. Они ели молча. Только господин Никифоров сказал:

- Поздненько мы сегодня встали. Уже тридцать две минуты десятого...

Я тогда еще ничего не знала и только подумала: "Странно. Он, кажется, и не смотрел на часы, а время назвал так точно".

Господин Никифоров вел себя вполне нормально, спокойно.

Хорошо позавтракал, выпил кофе, похвалил мой торт. А после завтрака они с господином профессором о чем-то тихо побеседовали и разошлись. Один в рабочий кабинет, другой - в свою комнату наверху. Я еще некоторое время возилась с посудой, а потом села вязать. Вы видели толстый джемпер из серой шерсти на господине профессоре? Это я вязала.

Я сидела внизу, в гостиной. Господин Оттокар курил сигару за сигарой, а русский ходил в своей комнате - над головой все время слышались шаги.

Вечером к господину профессору приехали его ассистенты, поздравили с рождеством, подарили новую палку с серебряным набалдашником. Он был очень тронут.

Профессор сидел со своими ассистентами довольно долго, они пили кофе, разговаривали. Под конец господин профессор встал, гордо взглянул на своих гостей и сказал:

- Сегодня, господа, можете меня поздравить и не только с рождеством. Я добился своего. Рефлекс времени - не фикция, не химера. Со вчерашнего вечера, вернее, с сегодняшней ночи, такой рефлекс - полная реальность.

Потом профессор еще что-то говорил, употребляя всякие научные слова, которые я, конечно, не запомнила, и попросил меня позвать к нему господина Никифорова. Я сходила наверх за русским.

Oн тотчас спустился в гостиную. Его пригласили за стол. Я села на свое место. И опять начался научный разговор. Господина Никифорова все время спрашивали о времени. Он отвечал.

Ассистенты господина профессора проверяли его ответы по своим часам, щелкали секундомерами, потом все дружно восклицали: "О! Это превосходно!" А господин Зайлер сказал даже по-русски: "Карашо!" Он был в плену в России и не пропустил случая показать свои знания в русском языке.

Господин Никифоров смеялся вместе со всеми, оживленно разговаривал. Потом, когда он услышал, как господин Зайлер опять сказал по-русски: "Карашо! Давай-давай!", резко повернулся к нему и спросил: