Николай Дашкиев - Зубы дракона

- И вы... - она запнулась.

- Да, я сделал несколько подобных операций. Все они окончились удачно... Простите, мне необходимо вас осмотреть,

Осмотр подтвердил: состояние больной почти безнадежно. Вряд ли она выдержит длительную и тяжелую операцию. Больная, пожалуй, понимала это и сама.

- Я очень хотела бы еще хоть раз взглянуть на Россию... Только взглянуть... А тогда можно и умереть...

- Вы будете жить долго! - уверенно сказал Лаптев. - Я понимаю господина Сатиапала: он не мог вас оперировать, врач не должен волноваться. Но операция, в конце концов, несложная. Все будет хорошо.

Он тронул Сатиапала за рукав. Время идти; перед операцией хирургу следует отдохнуть.

Профессор понял и сделал знак, что останется здесь. Лаптев вышел из комнаты.

За дверью стояла Майя. Теперь доцент не сомневался, что она - дочь Сатиапала. Отец дал ей темные выразительные глаза, мать - чудесные русые волосы. Удивительное, своеобразное сочетание; красота, которая бросается в глаза и долго не забывается.

Девушка не спросила ничего, лишь брови взволнованно сошлись на переносице и взгляд стал умоляющим.

- Не знаю, - сказал Лаптев. - Шансов на успех очень мало.

Он прошел в отведенную для него комнату, лег. Но уснуть не удавалось.

Надежды на удачный исход почти нет. Лаптев обманул больную: он не делал таких операции и даже не слышал, чтобы этим мог похвастаться кто-либо другой. Однако в нем вспыхнуло неимоверное упрямство, всегда возникающее в минуты единоборства со смертью.

И только когда больную положили на операционный стол, доцента охватило сомнение в целесообразности затеянного.

Очень уж чужое, непривычное все вокруг. Раздражала нестандартность оборудования операционной, неудачное расположение люстры над столом. Беспокоила хирургическая сестра: она привыкла ассистировать Сатиапалу, и трудно надеяться, что молчаливый жест или даже взгляд другого хирурга прикажут ей сделать то или иное. И, наконец, самое тяжелое - присутствие в операционной посторонних.

Да, Сатиапал для Лаптева сейчас не хирург и не родственник больной, а нежелательный зритель, которого, к сожалению, невозможно попросить уйти. В белом халате, маске, шапочке, он стоит посреди комнаты, подняв вверх руки в стерильных перчатках, - будто капитулируя перед жестоким врагом или вымаливая у богов чуда. И хоть это - обычная поза хирурга перед операцией, она раздражает Лаптева: профессор Сатиапал, избежав борьбы за жизнь, теперь будет стоять над душой, как грозный и пристрастный судия.

"Не следовало браться за операцию при таких обстоятельствах и в таком настроении! - озабоченно думает доцент, и сам сознает, что думать так сейчас нельзя, ибо малейшая капля сомнения действует на мозг, как яд, расшатывает силу воли. Не нужно было браться... Но еще не поздно отказаться..."

Только нет - поздно! Хирургическая сестра склонилась над больной. Капля за каплей падает на марлевую маску эфир. А больная шепчет по-русски:

- ...восемьдесят семь... восемьдесят восемь... Иван, сегодня первый день Азарха. Ты помнишь, Иван?..- И снова однообразное: - восемьдесят девять... девяносто... девя... но... сто...

Все. Больная уснула. Ее губы зашевелились, и с них слетело еще одно, едва слышное, слово:

- Андрюша!

Лаптев вздрогнул; откуда она узнала, как его зовут? Ведь он никому в этом доме не сказал своего имени!.. Но задумываться некогда. Он сделал шаг вперед и протянул правую руку. То ли хирургическая сестра очень поспешила, то ли он сам не рассчитал расстояния, но стерильный пинцет выскользнул из пальцев и звякнул о кафельный пол.

- Ч-черт! - негромко выругался доцент.

Все было против него. Ассистентка не понимала его жестов, и ему приходилось в самые напряженные секунды распылять свое внимание, чтобы вспомнить название инструмента на чужом языке. Опухоль оказалась значительно большей, чем предполагалось, поэтому пришлось дополнительно расширить операционное поле. У больной внезапно остановилось сердце. Надо было приостанавливать операцию и заставлять снова работать усталое сердце.

Лаптев чувствовал, что делает все не так, как следует... Правда, руки машинально выполняли нужные движения, но исчезла удивительная чуткость пальцев, позволяющая вести линию разреза в нужном месте, не ошибаясь ни иа миллиметр.

- Что вы делаете?! - застонал Сатиапал, подскочив к столу.

- На место! - крикнул Лаптев. - Сестра, зажим!

Из поврежденной артерии брызнула кровь. И это сразу отрезвило доцента. Он забыл обо всем на свете, кроме самого главного; теперь скальпель в его руках действовал уверенно и точно, отделяя поврежденные ткани от здоровых.

Но вот рука хирурга застыла в нерешительности. Он забрался в глубины человеческого мозга, - туда, куда еще не забирался никто. Теперь надежда на интуицию. Однако на нее можно полагаться, лишь имея возможность проверить правильность выбранного решения, а здесь за несколько секунд нужно проанализировать десятки вариантов, учесть неисчислимое количество обстоятельств.

Сатиапал нетерпеливо топтался на месте. Лаптев не смотрел в его сторону, но представлял, как наливаются злостью и ненавистью глаза профессора, неотрывно следящие за каждым движением руки Лаптева.

- Пустите! - не выдержал Сатиапал. - Уходите! Я сам!

- Не кричите! - Лаптев сделал еще несколько движений скальпелем и, повинуясь какому-то безотчетному чувству, отошел в сторону. - Прошу!

Теперь зрителем стал он.

Осталась самая тяжелая часть операции. И тут выяснилось, что Сатиапал действительно имел право гордиться собой: то, на что Лаптев потратил бы еще с полчаса, профессор закончил за несколько минут.

По молчаливому знаку Сатиапала сестра поспешно открыла большой никелированный бокс. Его доверху заполняли тампоны, пропитанные густой синей жидкостью. "Что он хочет делать?!" - ужаснулся Лаптев. Сестра брала тампоны длинными щипцами-корнцангом и подавала Сатиапалу. А он выдавливал жидкость из тампонов в рану, промывал и вытирал ее, густо присыпал каким-то красным порошком, - вообще, делал нечто невероятное и недопустимое.

Лаптев резко повернулся и вышел из операционной. Если больная и имела шанс на жизнь, то после последней процедуры Сатиапала этот шанс исчез.

Доцент шел длинным коридором, направляясь в свою комнату, не замечая, что идет ошибочным путем. Толкнул одну дверь, потом другую - все они вели в пустые, затянутые паутиной помещения. Наконец ему послышалось какое-то шуршание. Он поднял голову и увидел небольшое зарешеченное окошко в глухой стене коридора. В окошке появилась и сразу же исчезла рыжеволосая голова. Лаптев не успел даже разглядеть лица.

- Послушайте, - окликнул Лаптев, - как пройти в круглый зал?