Василий Гигевич - Полтергейст

Селиванова будто пронзило от этого неприятного, болезненного монолога. И было в этом монологе все какое-то... правильное, что ли...

- А может, нам еще к попу обратиться? - продолжал Селиванов добивать майора.

Но Андрейченко молчал, поджав губы, - не поддавался на провокацию...

Заместитель у Селиванова был толковый - свой, березовский парень. После службы в армии два года отработал на заводе, а затем с "отличием" закончил Высшую школу милиции. Дисциплинированный, аккуратный, если брался - обязательно доводил дело до конца. Двое детей. Селиванов даже опасался, как бы Андрейченку не забрали куда-нибудь в управление на повышение. "При умном заместителе любой дурак начальником может быть" - это правило Селиванов усвоил еще в молодости.

Помолчали.

- Ладно, пусть будет по-твоему, - сказал наконец Селиванов. - Сейчас по вертушке Сергееву звякнем. Послушаем, что он скажет.

Набрав номер на диске черного служебного телефона, Селиванов добродушным голосом, каким ни разу не разговаривал с подчиненными, заговорил в трубку:

- Александр Евдокимович, это Селиванов вас беспокоит. У нас тут в Березове такая каша заварилась. Хочу посоветоваться с вами, что делать... Короче говоря, у меня на столе лежит пока не зарегистрированный акт. Чтобы много не говорить, я вам лучше его зачитаю. Значит, так, слушайте.

Ровным голосом Селиванов начал читать текст, будто молитву. Потом замолчал, ожидая реакции начальства. Не дождавшись, передохнул и тихо спросил:

- Так что вы скажете, Александр Евдокимович?

Очевидно, начальство что-то ответило, потому что лицо Селиванова стало бледнеть, вытягиваться, перекашиваться - так бывает в неисправном телевизоре или кривом зеркале... Минуты через две Селиванов осторожно, словно хрустальную, положил черную трубку на рычажки телефонного аппарата и задумался, не сводя глаз с трубки, будто напряженно ожидая - не послышится ли из нее еще что-нибудь...

- Ну, что он сказал? - тихо спросил Андрейченко.

- Послал нас обоих... - так же тихо ответил Селиванов.

- Куда?

- Сними штаны и увидишь...

Оба снова замолчали. Потом словно вдруг постаревший и уставший Селиванов выдавил из себя как-то безразлично:

- Вы меня все-таки живым в могилу загоните... Ладно, пусть будет по-твоему. Как говорят, или грудь в крестах, или голова в кустах... Звони в горком, в комитет госбезопасности - куда хочешь. Составляй акты, регистрируй. Будем разбираться своими силами. Мне нечего терять - все равно через год на пенсию. Но учти - если что, все на тебя посыплется, стрелочника всегда найдут...

Глава третья

Самообразование журналиста Грушкавца.

Раздумья Грушкавца о смысле жизни.

Неожиданный звонок и приход гостя.

Майор милиции поражен: неужели они здесь?

Решение Грушкавца.

Журналист сельхозотдела березовской объединенной газеты "За светлую жизнь в коммунизме" Грушкавец Илья Павлович лежал на узкой железной кровати в комнате заводского общежития не раздеваясь и бездумно-неподвижно смотрел в потолок.

В соседней комнате во всю гремел магнитофон, слышны были ритмичные удары - дзуг-дзуг-дзуг - будто кулаком по стене. За тонкой белой дверью комнаты Грушкавца, в коридоре, кто-то громко хохотал, вперемешку со смехом и топотом слышен был девичий визг...

Илья Павлович, уставший до чертиков, только что вернулся из командировки, куда выезжал по жалобе пионеров одного колхоза, в которой говорилось о гибели рыбы в отравленном озере. Илья Павлович смотрел на белый потолок, а видел перед собой заведующего свинофермой: в кирзовых сапогах, небритого, в ватнике, с негнущимися толстыми корявыми пальцами, чем тот сильно напоминал Илье Павловичу своего отца, - стоял заведующий около свинофермы, недалеко от которой была разлита огромная вонючая черная лужа, и жаловался корреспонденту:

"Ну, родненький ты мой, а куда же мне эту жижу вонючую девать? Ну нет у нас машин, не надеялись мы на это. Я тебе по-человечески признаюсь, мы всегда так делали, и не скоро по-другому будет. Потому и поставили ферму на берегу озера. Да ты сам посмотри, во всем Березовском районе так делают либо возле озера коровники и свинофермы стоят, либо - на берегу реки... А чтобы глаза не мозолить - так и трубы прокладывают в земле, чтобы все самотеком сходило... Это ведь система такая, родненький ты мой, этого же только пионеры не понимают. А я тут при чем? Что мне теперь делать прикажешь: свиней не поить, забастовать?.. Да пусть оно все пропадом пропадает, за эту несчастную сотню с меня только шкуру дерут, сверху начальство, снизу - свинарки... А теперь вот еще и ты через газету на весь район прославишь..."

Если бы заведующий был жулик, тогда бы уж Илья Павлович давно сидел за столом и, покусывая губы, строчил бы гневное повествование о том, как бюрократы, лодыри и всякая прочая нечисть мешают строить светлую жизнь... Но все было не так. Понимал Илья Павлович, что старый колхозник не виноват. Ну, настрочит он, Илья, критический очерк, снимут старика с работы и поставят нового. Однако ферму ни закрывать, ни ломать не будут, и без того уже в магазинах мяса нет - одни свиные головы лежат, зубы оскалив...

О чем же и как писать?

Хочешь не хочешь, а завтра утром на стол редактора нужно положить статью, которую еще вчера запланировали на первую полосу под новой рубрикой "За культуру производства". Ради этой рубрики Грушкавца и погнали в командировку. Из-за нее надо было подниматься, садиться за стол, закладывать в машинку лист бумаги да стучать потихоньку. Однако кого критиковать? Заведующего свинофермой, с которым Грушкавец расстался по-человечески? Председателя колхоза, того самого колхоза, который и без того в долгах по уши?.. А может, пройтись по сельхозуправлению, которое и навязало колхозу эту ферму? Да не осмелится, видимо, редактор напечатать такой материал. Потому что говорят, будто бы председатель сельхозуправления женат на двоюродной сестре первого секретаря райкома... Как все переплелось в этой березовской жизни!.. Значит - опять валить на стрелочников?..

Снова вспомнились слова старика: "Это же система, родненький ты мой, этого же только пионеры не понимают..." Была в этих словах горькая правда, которую Грушкавец до конца, может, и не осмыслил, но нутром ощущал.

И думалось уже не столько о свиноферме, о жалобе пионеров, о будущей статье, сколько в целом об устройстве общества, с чем не раз уже приходилось сталкиваться Грушкавцу: и во время учебы на журфаке, и в райкоме, и в очередных командировках он слышал - на остановках, в автобусах, в деревенских хатах, на колхозных дворах - всюду люди говорили горькие слова о неписаных законах, от которых человеку жизни нет. Словно кто-то невидимый так распланировал жизнь, чтобы человек с детства, как только на ноги встал, до глубокой старости чувствовал себя виноватым, чтобы радости в жизни не знал, чтобы жил с таким ощущением, будто век с протянутой рукой ходит. Ну почему, скажите, почему так получается, что всю сознательную жизнь человек вынужден с кем-то бороться, что-то доказывать, то - такому же несчастному и обиженному, как и он сам, то - власть имущему начальству, которое в свою очередь клюет еще большее начальство?.. А в последние десятилетия, когда всех врагов народа нашли и с ними расправились, когда уже и воевать, кажется, не с кем, кинулись исправлять самое мать-природу... И деньги нашлись, к тому же немалые. Словно и забот других нету. И вот уже новые беды посыпались на людей. Поосушали болота под Березовом, воды в колодцах не стало, хоть ты на машинах ее теперь привози, яблони сохнут, не растет ничего на земле... И чем отчаяннее человек бросается из стороны в сторону, чем больше он воюет, тем тяжелее ему.