Карл-Юхан Хольцхаусен - Цвет надежд — зелёный (сборник)

Он проходит в кабинет хозяина, зажигает настольную лампу, и, повернув пузатый абажур, направляет свет лампы на сейф.

В сейфе лежит больше семи тысяч. Вообще-то ему причитается пятнадцать, но он не из тех, кто отступает с полдороги. Письменного контракта с нанимателем у него не было и нет. Он не сможет доказать; чти эти деньги принадлежат ему, хотя, с другой стороны, и хозяин не сможет доказать, что они Густафссону не принадлежат. Завтра утром он придет к хозяину с цифрами и объяснит ему, сколько он получает и сколько должен получать. А потом скажет:

— Ладно, я не мелочный и не злопамятный, давайте забудем об этом, фабрику я не брошу, но мне должны платить не меньше, чем остальным.

На разных людей алкоголь действует по-разному. Одни становятся сильными, другие — смелыми, третьи начинают безудержно хвастаться, в одних он пробуждает похоть, в других — откровенность, в третьих — лживость, одни впадают в пессимизм, другие, наоборот, все видят в розовом свете.

Густафссон находился в самом что ни на есть радужном состоянии духа. С точки зрения закоренелых пьяниц, он выпил сущий пустяк, но для него этого оказалось достаточно, чтобы он мог внушить себе, что действует правильно. Просто хозяин не следит за всеобщим повышением заработной платы, рассудил Густафссон, ведь и он тоже не входит в союз работодателей, он поймет, что Густафссон хочет получить лишь то, что ему положено, ни больше ни меньше. Фабрика процветает. Такой расход хозяину вполне по карману.

А Густафссону эти деньги необходимы. Чтобы Ингрид перестала считать каждую крону, чтобы Грета и Уве получали на карманные расходы не меньше, чем их сверстники, да и ему самому yжe давно требуется новый костюм. В следующем месяце хозяину стукнет шестьдесят. Густафссону предстоит указать в списке сумму, какую он внесет ему на подарок. Придется раскошелиться на пятьдесят крон. Нет, на целую сотню, пусть все видят, что он не скряга.

Чем дольше Густафссон рассуждает об этом деле, тем больше чувствует свою правоту. Все это он рассказал на суде, наверно, именно так он и думал. Но ему никто не поверил. Ни прокурор, ни судья, ни присяжные заседатели, разве что защитник, так по крайней мере казалось, когда он пытался убедить суд, будто Густафссон свято верил в свою правоту.

И конечно, все обошлось бы, если б Густафссон, как собирался, на утро пришел бы к своему хозяину с повинной и объяснил, почему ему пришла в голову мысль взять эти деньги. По зрелом размышлении он наверняка осознал бы свою ошибку.

Но такой возможности ему не представилось.

Он стоит в кабинете хозяина, он уже захлопнул сейф, повесил на место ключ и погасил настольную лампу. Сейчас он уйдет. Неожиданно во всем здании вспыхнули неоновые лампы и на пороге показался сам хозяин.

— Что вы здесь делаете, Густафссон? — грубо закричал он.

— Я? — Густафссон на мгновение растерялся.

Но только на мгновение. Тон хозяина разозлил его. Сперва тот обманул его на пятнадцать тысяч, теперь орет на него. Густафссон не сомневался в своей правоте.

— Взял то, что мне причитается.

— Что вам тут причитается?

— А то вы сами не знаете! Вы платили мне меньше, чем полагалось. На всех солидных предприятиях люди теперь получают на двадцать процентов больше, чем я, хотя десять лет назад мы с ними получали поровну. У них заработная плата росла быстрей, чем у меня, потому что они состоят в профсоюзе. Так тянулось год за годом, а ведь сначала между нами не было никакой разницы…

— Не понимав, о чем вы толкуете. Поговорим, когда вы протрезвеете.

Конечно, Густафссон выражал свои мысли не совсем четко. Но его точка зрения была ясна. Он чувствует, что с ним обошлись несправедливо. Его заработная плата, как образно выразился на суде защитник, шла по лестнице пешком, тогда как заработная плата других поднималась на лифте, пусть даже порой этот лифт и барахлил.

Но хозяину наплевать на доводы Густафссона. Он сердито глядит на него и вдруг замечает у него в руке деньги.

— Что это за деньги?

— Мои. Семь тысяч, чуть больше. Но это еще меньше половины того, что мне с вас причитается…

— Вы посмели взять деньги из сейфа? Немедленно положите их на место!

Хозяин достает связку ключей и делает шаг в комнату. Но Густафссон твердо уверен в своей правоте.

— Послушайте, хозяин, — говорит он, — я проработал у вас пятнадцать лет, а получаю всего тридцать пять тысяч в год, тогда как…

— Это не так уж мало. Когда я начинал, мне платили двести крон в месяц.

Ловкий работодатель любит сравнивать ежегодную зарплату своих рабочих со своим месячным заработком, который он, как новичок, получал сорок лет назад. Но Густафссон уже давно не новичок.

— Пятнадцать лет, хозяин. У всех моих приятелей заработная плата за это время выросла гораздо больше, чем у меня. Вот, посмотрите.

Он наклоняется к письменному столу, берет карандаш и тянется за бумагой.

— Что вы себе позволяете? Как вы смеете прикасаться к моему письменному столу?

— Я только хотел показать вам этот расчет на бумаге. Тогда бы вы убедились, что это действительно мои деньги.

— Немедленно положите их в сейф!

— Не положу!

Густафссон крепче сжимает в руки деньги и стискивает зубы.

— Положите их на место и убирайтесь! И чтобы ноги вашей здесь больше не было!

— Это мои деньги, — говорит Густафссон и пытается запихнуть их в карман.

— Оставьте деньги! Или я сейчас же вызову полицию!

Густафссон похолодел. Но этот холод не имел никакого отношения к страху, просто его охватило чувство, что он сжег за собой все мосты и его ждут новые, лучшие времена. Он, точно герой фильма, осуществил акт справедливости и готов захлопнуть за собой дверь. Деньги принадлежат ему, говорить больше не о чем. Засунув их в карман, он мимо хозяина направляется к двери. Гордый и независимый.

Но все не так просто. Хозяин хватает Густафссона за плечо и пытается залезть к нему в карман.

— Только посмейте уйти с деньгами! — кричит он.

— И посмею!

Хозяин вцепляется Густафссону в воротник, чтобы удержать его. Но именно этого ему делать не следовало.

В то же мгновение Густафссон взмахнул рукой. Чтобы не потерять равновесия, скажет он потом на суде, это не был удар. Хозяин же, напротив, будет утверждать, что это был именно удар, причем удар недозволенный, хулиганский, — левый кулак Густафссона с такой силой обрушился на челюсть хозяина, что тот растянулся на полу. На его несчастье ножки у массивного письменного стола были сделаны в виде львиных лап. Падая, он ударился лицом об одну из ножек. Он потерял сознание, челюсть у него оказалась вывихнутой и несколько зубов выбиты.