Святослав Аладырев - Извек (Княжье похмелье)

Глава 4

Худо не тогда, когда все плохо. Худо, когда не знаешь как сделать лучше. Витим - Большая Чаша.

Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами стараешься заснуть и только проснувшись, понимаешь, что все-таки спал. Первым, что услыхал Сотник, было беззлобное ворчание Мокши. Тот сидел за столом, подперев взлохмаченную голову широкой ладонью. Эрзя уже раздобыл где-то полдюжины яиц и, под мутным взглядом Мокши, копошился в поисках соли. Наконец соль отыскалась, и по столу громыхнули пузатые глиняные плошки. Длань Мокши, приглашая Извека к столу, описала в воздухе круг и остановилась на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на стол горсть сухарей и, осторожно примерившись, пристукнул скорлупу. Отковыряв на вершинке яйца маленькую прорубь, присыпал солью и, закинув в рот сухарик, высосал содержимое. Долго с удовольствием жевал, и лишь проглотив, так же аккуратно взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на неподвижного Извека, то на Мокшу, начавшего уже вторую кружку... Надрыв соседского кочета в мгновение ока снял всех троих с лавки и вынес на двор. К княжьему детинцу почти бежали, застегивая на ходу перевязи, одергивая рубахи и отдирая со штанов репей. Заметив толпящихся у ворот ратников, сбавили ход: вроде успели. Уже влившись в толпу, услыхали, как гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар сердца ровные ряды подчеркнули раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как рубиль, грудь бочонком, лицо камнем. Воевода двинулся вдоль строя. Направляясь от ворот к детинцу, поглядывал в лица десятников, читал по глазам как по берестяным грамотам: кто с вечера перебрал, кто только по утру закончил, а кто уже успел подмолодиться кружкой-другой. Однако, видел, как харахорятся, напускают на рожи ярости, будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник деда Пильгуя. Хотя, любая собака знает, что Царьград взять легче. Завидуя успевшим опохмелиться, воевода закончил огляд и, крякнув, остановился у крыльца. Дверь распахнулась, по ступенькам сбежал гридень, что-то быстро шепнул и помчался к конюшне. Воевода же встрющил брови углом, свирепо зыркнул на дружину и зычно, с оттягом рявкнул: - Сра-авняйсь! Соколом смотреть! Пятый десяток, п-тичье вымя, скрыть Мокшу! Больно рожа красна! Мокша враз притопился в строю, на его месте зажелтели усы Эрзи и ряды вновь замерли в ожидании князя. Потекли долгие мгновения, в течении которых воевода три раза чесал в репе, четыре раза вытягивался как гусак и два раза оглядывался на двери. Заметив дремлющего Эрзю, лязгнул мечем в ножнах. - И не спать... п-птичье вымя! Внимать княжьим гостям, как батьке с мамкой! Гости, они - люди убогие, чуть что забижаются! От сей обиды несварение могет с ними приключиться. Что мне их, с княжьего пира, на себе во двор выносить? Эрзя с неохотой приоткрыл глаза, отрицательно помотал головой. На крыльце тем временем загрохотали сапоги. На свету показались четыре широкие морды княжьих гридней и две - приставленных к заморскому послу. Ощупав двор глазами, рослые парни остановились по обе стороны от двери, пропуская на солнце Владимира. Князь выдвинулся на крыльцо, повел плечами, будто долго пребывал неподвижным. В глазах дымка задумчивости. Видно встал рано или, обмозговывая государственные дела, еще не ложился. Когда дружина грянула приветствие, очи прояснились и он, улыбнувшись, поднял руку. В полной тишине зазвучал жесткий, с металлическим отливом, голос: - Пришла пора новых времен! А в новых временах со старым поконом оставаться неспособно. Будем жить по-новому. Гожее, веселее, краше! Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто еще не успел нацепить на шею кресты. Продолжил громче. - Нам, отныне, ровнять правду и кривду, а надо будет и реки вспять повернем! Но это будет позже! А пока что, всем надлежит знать истины нового покона. Внимайте! Князь обернулся к дверям, приглашающе повел рукой. Из мрака детинца, в окружении подручных, выступил Сарвет. На плечах - мешковатая черная хламида, плохо скрывавшая крепкую поджарую фигуру. Узкий, пояс затянут дорогим ремнем в золотой оковке. На груди - широкая цепь с крупным крестом. Ноги в странных, для послов, крепких сапогах воина. Лицо, с коротко стриженной черной бородкой, хранит выражение успокоения и мира, однако холодные глаза напрочь ломают все напускное благообразие. Сотворив в воздухе чудаковатые знаки, Сарвет смиренно сложил руки внизу живота и заговорил. После каждых пяти-шести фраз, подручные, как по команде, повторяли знаки, прикладывая персты то ко лбу, то к животу, то к плечам. Вторил жестам и Чернях, затесавшийся среди прочих. Он заранее почуял, куда дует ветер и уже полгода щеголял, наскоро заказанным у ромеев, крестом. С крыльца полились непонятные речи о сыне бога, самого могучего из всех и единственного. Про то, как в далеких краях, толпа простолюдинов распяла этого сына на кресте, а он потом воскрес. Дружинники тайком переглядывались, пожимали плечами, зевали. Эрзя, услыхав про божьего сына, едва заметно двинул усом и вполголоса, дабы слышали только рядом, обронил: - Видать и правда силен бог, коли его сына при нем тиранили, а он и ухом не повел. По бокам захмыкали, но Эрзя цыкнул и скроил физиономию внимательного ученика. Сарвет меж тем перешел к святым заповедям. Громко, нараспев произносил каждую, объяснял великий смысл, и после объяснения еще раз повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда отзвучала последняя, вновь тихо пробормотал: - От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо. И как же наши прадеды испокон веков жили без ентих мудростей? И че-то я промеж сих заповедей про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други? Мокша из заднего ряда кашлянул и, как мог понизив голос, пробубнил. - Им без предательства никак не можно. Продают че хошь и кому хошь, токмо цену подходящую дай. Не-е, продавать и предавать у них в почете. Вон Чернях, всех продал, теперь в прибылях - при самом Сарвете пресмыкается, и гожо ему... - Аминь! - донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины. К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно сели на тех, что отличались особо богатой сбруей, двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в седла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и, едва те поровнялись с воротами, еще раз грянула приветствие. Когда хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил: - Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто че понял! Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, стали кучковаться ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую. Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда-то в сторону, вполголоса заговорил: - Тут скоро мал-маля кой-че будет. Надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад. Понял ли? - прищурился воевода. - Как не понять, хотя... - Хотеть потом будем. Сейчас, птичье вымя, велено исполнять. - Сделаем! - хмуро ответил Извек. Подождав, когда воевода отойдет, поднес руку ко рту. На условный свист, три десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг угрюмого друга, выслушали задание и двинулись со двора. Последними к воротам зашагали Извек, Эрзя и Мокша. - Сам-то небось опять дальше всех поедешь. - поинтересовался Эрзя почти утвердительно. - А может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе? Ты ж только вернулся! Сотник хлопнул по его твердому плечу, отрицательно мотнул головой. - Не стоит. Сам сдюжу. Только воротитесь поскорей. Надо бы посудачить спокойно, без спешки. - Заметано! Солнце еще не успело подпереть верхушку небес, а из семи киевских ворот уже выметнулись группки всадников и потекли по дорогам, постепенно рассыпаясь по развилкам и отворотам. После полудня Извек снова остался наедине с Вороном. Не глядя, проехал мимо невеликой деревушки, прилепившейся к берегу Лебеди. На душе снова было пакостно. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невеселые предчувствия. Извек вдруг ощутил себя ребенком в темном чужом лесу. Как когда-то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей теплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком... Из под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за ее трепещущим полетом, пока откуда-то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев и, в воздухе закружилось облачко легких перышек. Обремененный добычей, хищник натужно выровнял полет и закрылатил к своему гнезду. - Не к добру, - прошептал Извек. - Не иначе, лиху какому-то быть... Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасенные для путников дрова. Кострище чернело былыми угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрел к ручейку, цепляя с ветвей крупные листья. Сотник, запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком, но куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешел под навес, улегся на кучу прошлогодних листьев, задремал... Бледный свет луны выявил тонкий, ползущий по траве ковер тумана. Все, чего он касался, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке и пелена дремы окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, попарно двинулись ближе, и из-под ветвей выступили мавки. Оглянувшись на того, кто остался в зарослях, обе лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую челку, потрепали теплые уши. Похихикивая, заплели на черной гриве по косичке, глянули на спящего Извека. Перешептываясь шагнули к дружиннику, однако, на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца. - Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно... вон, вишь, во сне мечется, да зубами скрипит. Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую длань на лоб. Прислушавшись к чему-то, печально покачал косматой головой. - Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелегкие дорожки ногам твоим застланы. Приплетен ты ими к земле накрепко, а через беды земли-матери и тебе несладко. - убрав руку, вздохнул. - Да укрепят тебя светлые боги. Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что-то шепнул обоим. Сверкнул оком на их удивленные мордашки и добавил уже громче: - Ему надо! На нем, нынче, многие узелки завязаны. Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана начали вздыматься зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растаяло в воздухе. - Ну, седьмицу-другую, и такой обережный круг не помешает, - вздохнул леший. - А там... Он замолчал и, махнув посерьезневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, бросили любопытный взгляд на дружинника и, сморщив досадливые рожицы, юркнули за хозяином леса... Верхушки деревьев порозовели от утренних лучей Ярилы. По лесу, на все лады, звенел щебет многоголосых птиц. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удрученного Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Хозяин же, укоризненно ворча, ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички. - Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вона, глянь какую красоту навели, а могли небось и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня ты комолый. Вот оставлю косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица... Виноватый вид понурого Ворона отвечал красноречивее слов... - Ладно, иди сюда, расплету! - сжалился Извек. Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто-то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стерся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись, когда тот с удовольствием прожует, пустил Ворона галопом. Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, обходя пригорок со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, скрывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети темнела фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него донесся короткий свист. В частоколе обозначились бойницы в толщину бревна. Лиц за бойницами было не разобрать, но Извек знал, что его внимательно разглядывают через наконечники трехгранных пробойников. Хотя, наверное, уже нет: на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь. Он не ошибся: воротина поползла в сторону и в проеме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара. Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши: - Ты вовремя сюда явилась, птица. Овес еще остался, да и воду еще не всю выхлебали. - А я что, не в счет? - возмутился Сотник. Рагнар хохотнул. - И тебе, сокол, кое-что перепадет! Давеча, Павка-Тур кабанчика добыл, небось, уже прожарился. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол. Заперев бойницы, стали подтягиваться лучники. Здоровались, хлопали по плечам, вели в избу. Там уже гремели лавки, брякали глиняные плошки. Вошедшему высвободили место у окна, лицом к двери, дабы каждого видел и слышал. Павка-Тур, прозванный за немалый рост Осадной Башней, двинул гостю блюдо с кабаньей лопаткой, в рубленном с солью зеленом луке. Молча ждал, знал, что расспросы хороши после еды. Заметив, как гость быстро расправился с угощением, привстал. - Подложить еще? Сотник спешно замотал головой. - Лучше с собой малость возьму. Велено быть обратно, не мешкая. Рагнар понимающе кивнул, взглядом отослал одного из дружинников собирать еду, сам уселся поближе. Извек собрался с мыслями, кое-как передал спутанное поручение воеводы, постаравшись, чтобы засечники поняли общий смысл. В заключении пересказал поучения заморских послов, как надобно жить по новому покону. Засечники кривили лица, играли желваками, но слушали не перебивая. Лишь когда рассказ закончился, раздалось несколько злобных восклицаний и стол вздрогнул под тяжелым кулаком Осадной Башни. Сотник успокаивающе поднял руки. - Буянить не велено! Велено быть готовым. Поглядим, че они замыслили, а там и посмотрим. Тем паче, что от присяги князю деваться нам некуда. Не сказав больше ни слова, двинулся к двери. Оглянувшись на удрученных ратников, поклонился. - Благодарень, други, за угощение! Пора мне. Когда садился на коня, Рагнар вынес берестяной скрутень с дорожным перекусом. Деловито сунув пищу в седельную суму, хлопнул Ворона по крупу. - Лети, птица. Да хвост береги, и свой, и хозяйский. Конь запнулся, осмысливая сказанное, но подгоняемый жизнерадостным хохотом Рагнара, деловито двинулся со двора. Вслед донесся прощальный скрежет воротины и грохот тяжелого засова. Ближе к вечеру окоем начало застилать серой мглой. Свинцовые тучи, медленно наползали на небосклон и, вскоре, равнодушно поглотили белую монету солнца. К месту ночевки подъезжали в ранних мышиных сумерках. Помня давешние косички, Извек подозрительно огляделся, но все-таки решил остановиться в знакомом месте. Ворон поспешно напившись, подсеменил к костру и, едва не свалив жерди подпорок, примостился между Сотником и навесом. Пока хозяин ужинал, конь бдительно топорщил уши, всем видом показывая, что теперь, до утра будет настороже. Вопреки опасениям, ночь не принесла никаких неожиданностей и конская грива осталась нетронутой. Наскоро перекусив, Сотник заторопился в Киев. От вчерашних туч не осталось и следа. Ярило блистал во всей красе и Ворон припустил размашистым наметом, рассекая широкой грудью тугой утренний воздух. Придорожная трава щедро брызгала кузнечиками и мелкими птахами. Вот-вот впереди должна была показаться деревня, от которой до Киева рукой подать. Ворон перебился на легкую рысцу. На изгибе дороги сопнул, вытянул голову, пошел медленней. Извек тоже заметил в разливах высокой травы грязно-белый сполох. Свернув туда, различил, что пятно двинулось. Однако конный пешему не чета, и скоро Ворон уже выпереживал паренька в рванной, забрызганной красным, рубахе. Тот, измотанный погоней, с ужасом оглядывался на дружинника, но все бежал, спотыкаясь, покуда не запалился и не упал, хватая ртом воздух. Сотник осадил коня, воротился, в недоумении остановился над упавшим. Где это видано, чтобы народ, словно тать, от княжьих ратников бегал. Свесившись с седла, присмотрелся к беглецу, заговорил: - Ты что сорвался то? Может белены объелся? А подрал тебя кто? Парубок все сипел, облизывая пересохшие губы, на всадника поглядывал со страхом и ненавистью. Извек подождал, потянулся к переметной суме, бросил отроку флягу. Тот жадно хлебнул, плеснул воды в ладонь, вытер чумазое лицо. Оглянулся на дорогу, по которой ехал Извек, что-то смекнул, заметно успокоился. - Так ты... не из Путятиных псов будешь? - Не из них, - согласился Сотник. - А что приключилось-то? - Крещение у нас было. - Крещение? - не понял Извек. - А почему не кольцевание? Может одежка целее была бы? Парубок насупился неуместной шутке. Оглянувшись в сторону деревни, еще раз вытер лицо и исподлобья глянул на Сотника. - Кольца новому богу ни к чему. Он с крестом пришел, вот и было крещение! Езжай, сам увидишь. - закончил паренек и, устало поднявшись, двинулся к лесу. - Погодь! - окликнул Извек, но отрок только отмахнулся. - Езжай, сам все увидишь! Дружинник развернул коня. С неприятным холодком в сердце вспомнил про затею Владимира, о которой последнее время все чаще говорили в Киеве. Ворон вдруг тихо и тоскливо ржанул, топорща ноздри встречному ветру. Впереди, за деревьями мелькнуло серебро речушки. Чуть левее обозначились крайние дома. Извек оглянулся на парнишку, чья фигурка уже скрывалась за листвой и вновь вгляделся вперед. Дивясь, что солнце на полдень, а у домов не видно ни души, привстал в стременах и двинулся взглядом от домов к реке. Берег показался странно кочкастым, хотя Сотник четко помнил ровную пологую полосу песка. Направив коня к берегу, различил белые пятна, будто вдоль воды сыпанули снегом. Однако, подъехав ближе, понял, что за снег пал у кромки воды. Сотник не верил своим глазам: вдоль всей веси видел залитый кровью берег и горы неубранных трупов, над которыми уже собирались тучи жирных ленивых мух. Ворон, сверкая белками глаз, упирался и норовил отойти подальше, но рука хозяина заставляла идти мимо наваленных в беспорядке тел. Все как один в белых рубахах: мужи, старики, дети, жены. Колени штанов и подолы сарафанов испачканы побуревшим от крови песком. Алые брызги и разводы поглотили краски яркого узорочья. А там где полотно сохранилось белым, вышивка словно вытекала прямо из кровавых пятен. Никто не вооружен, одеты как на праздник, вокруг, на песке, только следы киевских подков. Миновав последнего убитого, двинулся от реки. В опустевшей веси пустил коня медленным шагом, надеясь встретить хоть одну живую душу. Мрачно вслушивался в жуткую тишину, пока краем глаза не уловил движенье. Спешился, набросил повод на дощатую ограду и беззвучно протиснулся в узкий пролом. Прокравшись вдоль частого плетня, прильнул к прорехе и затих. Взору предстала мерзкая картина. Посреди пустого двора шнырял костлявый чернец из числа Сарветовых подручных. Не опасаясь заколотых на берегу хозяев, монашек деловито промышлял на бесхозном. Перебирал найденные в доме туяски и скрыньки, высыпал содержимое на землю и, отобрав из барахла что поценней, брался за другую коробчонку. Не укради... вдруг припомнил Извек, поглядывая по сторонам. Однако, судя по всему, в опустевшей деревушке чернец задержался один. Неподалеку, за домом, дожидался конь. Холеный жеребец, явно из княжьих конюшен, щипал травку, нетерпеливо вскидывал голову. Его хозяин, тем временем взопрел от усердия, роясь в чужом добре. Шумно сопел, утирал рукавами потную морду и щурился, боясь упустить какую-нибудь малость. Наконец, руки дошли до потертого кузовка. Из вороха лент и красной тесьмы выпали витые пряжки, пара серебряных гривен, и берестяная коробчонка. От падения, крышка отскочила, и солнце засияло на свадебных украшениях, копившихся в семье из поколения в поколение. Наскоро оглядев височные подвесы, фибулы и жемчужные мониста, монашек спешно утолкал все в кожаную мошну, и в последний раз переворошил раскиданное добро. Не найдя больше ничего ценного, оглядел двор. На глаза попался сруб погреба с незапертой крышкой. Памятуя о сладких хмельных медах, сунулся туда промочить горло. Через миг до слуха Извека донесся визг и звуки борьбы. Из черного проема вновь показался чернец, волоча за собой перепуганную девчушку. Видно та успела юркнуть в погреб, когда всех гнали на берег. На девку глядючи, засвербило у чернеца ретивое. Притянув ее к себе, грубо лапнул за грудь, но та, извернулась, укусила потную руку. Зарычав, монашек со злостью ударил девчонку в живот и, заметив как у нее сбилось дыхание, стал со вкусом бить по лицу. После третьего удара несчастная перестала ощущать опору под ногами и повалилась на землю. Толкнув ее ничком на бревенчатый скат, чернец, уже не спеша, запустил руку под подол. Девчонка слабо дернулась, но дрожащий от возбуждения богослов резко рванул за косу, выгибая голову назад. Потом, заломав слабые девичьи руки за спину, скрутил запястья ее же косой. - Не возжелай и не прелюбодействуй... - зверея прошептал Сотник и выдвинулся из-за плетня. Чернец запоздало углядел сбоку оскаленное лицо Извека. Пинок в бок отбросил стервятника от жертвы. Подняв кучу пыли, монашек грохнулся оземь и, закашлялся. Видя надвигающегося дружинника, спешно воздел персты. Трясущимися губами залопотал что-то про Моисея и его скрижали, но Сотник сграбастал перепуганного гада за хламиду и, заглянув в побелевшее лицо, мрачно процедил: - Про то пусть кони думают, у них башка больше и глаза умней... а я, в твоей вере, не мастак. Стиснув рыжее мочало бороды, крутнул трясущуюся голову. Шея хрустнула, монашек обмяк, просевшее тело в агонии засучило ногами. Сотник уцепил труп, словно мешок с требухой, и, ступив в сторону, забросил на поленницу. Огляделся. Ни души. Спешно прикрыв плачущей девке срам, размотал косу и, сунув в руки мошну с родительским добром, кивнул на проход в плетне. Девчонка, спотыкаясь, побрела со двора. Возле Ворона прерывисто вздохнула, утерла мокрые щеки, глянула на Извека. Тот, зыркая по сторонам, забрался на коня, еще раз осмотрелся с высоты седла, и только после этого нагнулся за ней. Усадив перед собой, направил Ворона задами, подальше от кровавого берега. За деревней, умытая из фляги, сирота кое-как пришла в себя. Разглядев дорогу на Киев, попыталась спрыгнуть, но Сотник успел удержать. - Далеко ли собралась? - К деду, в лес, - молвила девчонка бесцветным голосом. - Так че ж с коня сигать? Сказала бы сразу куда везти... Узкая ладошка мгновенно метнулась в поле, правее деревни. Сотник вздохнул непредвиденной задержке, но решительно повернул коня в ту сторону. - К деду, так к деду! Добрались уже по сумеркам, еле отыскав нужную тропку меж завалов и звериных лазей. Извек уже замаялся пригибаться под разлапистыми ветками, когда Ворон непонятно дернул ухом: толи отгонял комара, толи почуял человека. На тропе, как из-под земли, возник старик. Пробежал глазами по лицам дружинника и девчонки, без слов шагнул к коню и, взявшись за узду, повел с тропы в самую чащу. Густой еловник услужливо расступался, пропуская людей, и тут же смыкался сзади в непроходимую стену. Остановились на краю маленького погоста. Приняв девчушку с седла, дед двинулся в приземистую избу, кивнул Извеку, чтоб шел следом. Усадив обоих на лавку, принес ковш воды. Дав внучке отпить несколько глотков, протянул питье Извеку. Вода показалась горькой на вкус, но Сотник выпил до дна. Не удивился, когда в голове прояснилось. Ведун, тем временем, уложил внучку под медвежьи шкуры, угомонил тихим говором, пока не заснула. Вернувшись к столу, сел напротив, выжидающе взглянул в глаза. Подумав с чего начать, Извек заговорил. Не особо останавливаясь на подробностях, рассказал про увиденное на берегу и случившееся во дворе. Ведун слушал не перебивая, только темнел, как грозовая туча. Когда же услыхал про встреченного парубка, кивнул в сторону темного угла. - Будияр. Ко мне бежал. Сотник в недоумении присмотрелся к бесформенной куче шкур. В тусклом свете с трудом разглядел выбивающийся из под края светлый клочок волос и брошенное тут же окровавленное тряпье. Кивнул, узнав рубаху встреченного паренька. - Я надеялся, - проговорил старик горестно. - Что кроме Будияра еще кто-то ушел. Извек посмотрел на спящую девчушку, покачал головой. - Только эти двое. Остальные на берегу. Сотник встал. - Пора мне, почтенный. Велено быть в Киеве без промедления. Старец кивнул, тяжело поднялся, двинулся из избы. В небе уже заблестели первые слезы звезд. Ворон звякнул удилами, торопя хозяина, топнул копытом. Когда дружинник оказался в седле, ведун снова взялся за повод и двинулся сквозь стену черных елей. Шел молча, пока не вывел из леса. Остановившись на краю наезженной дороги, отпустил узду и, мрачно сверкнув глазами, глухо заговорил: - Еще мой дед рек, что Владимир, для нашей земли, имя гиблое. Коли до власти дорвется, большим бедам быть... - старик помолчал, сжав губы, вздохнул. - Лучше бы ошибся... Пошарив в висящей на плече калите, протянул на прощанье берестяную скрыньку. - Это тебе, гой! Оберег тут могучий. Для внучки готовил, однако, теперь без нужды, сам за девкой присмотрю. Тебе же, чую, еще пригодится. Откроешь на молодую луну, оденешь на плетеный шнур черного шелку... Да на гривну смотри не нацепи - на гривне, кроме Молота Тора, ничто силу не имеет. Волхв глянул в лицо Извека, приложил тыльную сторону ладони к груди и величаво, вытянул перед собой. Потом ступил в сторону и растаял, как туман на заре. Сотник тряхнул головой, повторил знакомое с детства приветствие и, упрятав скрыньку за пазуху, поскакал к Киеву.