Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)

И совесть тут же угомонилась.

Очень интересная штука — покаяние. Когда вы навзрыд начинаете говорить о своей вине — не важно, перед всем миром или только перед собой (в глубоко философском смысле вы и есть весь мир, но только в очень глубоко философском), — она, эта ваша вина, как-то скукоживается и перестает быть виной, превращаясь в один из не очень веселых фактов вашей недолгой жизни. И потом — счастье-то какое! — вы, вспоминая тот факт, говорите себе, что вот, мол, я был вон в том-то непростительно виноват, но при этом вы уже не воете по-звериному, с крепко сжатыми от стыда губами — вина ваша чудным образом переплавилась всего лишь в один из фактов вашей, как уже было сказано, недолгой жизни. А факт — он и есть факт. Ему не надо ни оправданий, ни восхвалений. Он в прошлом. Он умер. И вы иной. И давным-давно все иначе.

Капитан Лемой опаздывал к точке контакта и потому, как о личном одолжении, попросил Федера максимально ускорить сборы. Федер расстарался, зыркнул как следует на парней, и очень скоро вегиклы снялись с Ямайки. Федер оставался по-прежнему мрачным и против обыкновения нелюдимым.

Половцев у Лемоя было около сорока человек (это еще очень много — бывали случаи, когда вылетали по пять человек в вегикле, но такое, правда, случалось редко), арестованных — около полутора сотен. Что-то в этих арестованных, в общем тихих, безгласных людях, по-прежнему продолжало не нравиться Лемою, и он велел полицейским усилить бдительность. «Это как?» — спросили его. «Не знаю, — честно сказал Лемой. — Просто усильте бдительность».

Никто ничего не понял, и бдительность была усилена разве что путем излишнего вытаращивания глаз.

Была перед взлетом длинная вереница пассажиров — куаферов и тех, кто куаферами притворялся. Были вытаращенные глаза половцев, и руки на скварках, и видимость настороженности, и прощальные взгляды куаферов на пейзаж (куафер на проборе всегда прикипает к планете), и необычная встревоженность Федера, и отчужденность его возлюбленной Веры Додекс, и тени над головой.

Арестованных распределили по длинным каютам, рассадили по неудобным креслам, сказали, чтоб сидели тихо. Потом все надолго замолчало (куаферы неловко переглядывались), а потом, как и следовало от половцев ждать, взорвалось ревом и свистом и несколькими хорошими ускорениями. Федер никогда не мог понять две вещи — почему полицейские вегиклы так некомфортны и почему там всегда пахнет мочой.

Их прижало, затем отпустило, потом они пережили два прыжка — и только тогда Федер пришел в себя. На самом деле никуда Федер не приходил, да и неоткуда было ему в себя приходить, вполне в себе он находился все это время, но все-таки как бы вроде пришел откуда-то. Он поднялся с кресла, отхлебнул «Old space» из круглого казарменного бокала прозрачной стали, сказал: «Я сейчас» — и вышел в закрытую на замок дверь.

Это просто. Особенно если у тебя хорошо отрегулированный правый наплечник. Эти беспечные идиоты не только наручники куаферам не надели, но даже и наплечники им оставили, что сделало замечательную меру предосторожности в виде запирания всех дверей совершенно излишней. Почему-то никто, кроме куаферов, даже полицейские, никак не может понять, что наплечники — это нечто большее, чем украшение куаферского мундира.

По счастью, Федер хорошо знал расположение кают в полицейских вегиклах. Авиационная и космическая промышленность в своих моделях почему-то жутко консервативна. Он сразу нашел комнату командира. Для этого надо было осторожно подняться на вторую палубу (шаги скрадывал ковер, устилавший жуткие корабельные лестницы — половцы любили ковры), незаметно пробраться мимо пары усталых общих чинов, лениво обсуждавших результаты последних гонок в Эльдорадо. Здесь опять помог правый наплечник, они не учуяли Федера даже тогда, когда он по неосторожности задел одного из них плечом, после чего легко просочился через дверь.

Лемой распекал Андрея за излишнюю болтливость, а тот все никак не мог понять, чего от него хотят, хотя со всей старательностью изображал полное осознание вины. Андрей не любил, когда его распекали, тем более он этого не любил, когда распекание происходило при посторонних. Он просто взвился, увидев Федера.

— Старичок, это уже чересчур! — заорал он. — Что ты себе позволяешь, черт подери?! Ты, может, не слышал, но ты арестован и находишься на полицейском вегикле, который доставит тебя к месту отбывания наказания. Ты как, не знал это, что ли?

— Убери своего идиота, — сказал Федер Лемою. — Срочный разговор у меня.

Лемой спокойным изучающим взглядом смотрел на Федера.

— Это мне не нравится, — наконец сказал космополовец. — Неужели все так серьезно?

— Я не уверен окончательно, но очень похоже на то.

Лемой с досадой выругался.

— Если хоть что-нибудь случится, — вызверился он на Андрея, — я тебя уволю, с позором и клеймом. Убирайся, собери всех в центральной!

Андрей мрачно козырнул и исчез.

— Рассказывай!

— Только если совсем коротко, сейчас нам важно выиграть время, — ответил Федер. — Мы действительно делали пробор. Для парочки анонимных планет.

— Так я и…

— Подожди. Конечно, никакие они не анонимные. У них там просто с демографией полный провал, им действительно надо, и бумаги мы подписывали, в смысле контракты, вполне официальные. Но только посредником был у них Аугусто. Тот, кого я тебе представил, — Аугусто Джонс.

— Уж не Благородный ли Аугусто?

— Он, я теперь уверен. Я кое-что с самого начала подозревал и кое-какие меры принял на тот случай, если бы действительно напоролся на банду, но никак не мог ожидать, что вы нас прищучите. Я поэтому не готов. Проверить можно будет потом, а сейчас, пока не поздно…

— Поздно, — раздался со стороны двери женский голос. И тут же, не успели они обернуться, заработали скварки.

Федер увидел, как голова у Лемоя с ни на что не похожим специфическим звуком превратилась в солнце, услышал чей-то приказ: «Федера не трогать!» — и тут же почувствовал жуткую боль в пояснице и невыносимую тяжесть, моментально разлившуюся по всему телу, и проблеск отчаяния перед наступлением тьмы.

Тяжесть ушла из тела минут через десять — так же мгновенно, как и пришла, словно кто-то отсоединил доставлявший ее шланг. Вегикл грозным тоном объявлял пожарную тревогу, резко пахло паленым. Федер легко вскочил на ноги, бросил мимолетный взгляд на безголовое, почерневшее от огня тело Лемоя, бросился к распахнутой двери, в коридоре на сожженном ковре увидел еще один труп — наверное, труп Андрея, которого, судя по всему, сожгли сразу же после того, как он вышел из командирской комнаты. Федер побежал к лестнице.