Евгений Гуляковский - Остров пурпурной ящерицы (науч.-фантаcт. повести и рассказы)

Прошла минута-другая. Ничего не происходило. Машина Мишурана стояла неподвижно. Слышно было, как кашляет на холостых оборотах ее двигатель.

— А что, если попробовать перескочить в его машину? Дверь наверняка не заперта, он слишком спешил…

— Не успеешь. Он просто двинет дальше, и мне придется гнаться одному. Подождем. Посмотрим, у кого раньше сдадут нервы.

— Зачем мы вообще за ним гонимся? — почему-то шепотом спросил Артам, словно Мишуран мог нас услышать. — Где он живет, мы и так знаем, машину вот разбили, да и вообще… Ну, приедет он, войдет в квартиру, что дальше-то делать, дверь, что ли, ломать будем?

— В квартиру мы ему войти не дадим. Главное, вернуть журнал. Не зря все это затеяно, и не так просто, как кажется. Мы еще разберемся во всем, не беспокойся. Сейчас главное — журнал. Слишком многое зависит от этих проб, вот в чем дело…

— Думаешь, он этого не знает?

Я только зло усмехнулся.

— Ну а если знает, не такой уж он дурак, чтобы дать нам перехватить себя по дороге к дому, он найдет способ от нас отделаться.

— Ладно, посмотрим. — Артам замолчал и сидел теперь съежившись, потирая ушибленное при ударе о столб плечо.

Ожидание становилось тягостным. Казалось, мы стоим в вымершем пустом городе целую вечность… Обычно в этом районе города даже ночью не бывает так пустынно… Мы стояли на Дерковской. Она вела прямо на Приморский бульвар. Неудивительно, что он остановился. Это опять тупик. За бульваром набережная, дальше дороги нет. Над причалом обрыв. Ему придется развернуться на набережной, там очень узко, а я должен буду успеть уклониться в сторону, потому что он наверняка опять пойдет на таран. Его единственное преимущество перед нами в весе и в прочности, кузова, и похоже, он это прекрасно понимает… Значит, опять соревнование на быстроту реакции…

Наконец, «вольво» осторожно, как большая черная кошка, двинулась вперед. Вслед за «вольво» мы вылетели на набережную. Теперь от обрыва нас отделяла совсем узкая асфальтированная полоска. Как в замедленной киносъемке, я видел, что передние колеса «вольво» уже вращаются в пустоте. Потом корпус машины накренился, и она исчезла в черном провале обрыва.

Только теперь, до моего сознания дошел весь смысл происшедшего. Нас еще несло вперед. Визжали тормоза. Перед самым обрывом машина остановилась.

И лишь после этого мы услышали снизу тяжелый всплеск. Я развернул машину, подведя ее к обрыву.

Единственная наша фара выхватывала из темноты порядочный кусок поверхности тяжелой черной воды.

По ней бежала только мелкая рябь да клочки белой пены. Больше ничего не было видно.

Мы одновременно выскочили из машины и теперь молча смотрели вниз…

— Может быть, успеем? — спросил Гвельтов. — Если вытащить его из машины и откачать, может быть, успеем?

Я отрицательно покачал головой.

— Здесь глубина метров двадцать. Не донырнуть. Пойди позвони в полицию. Я останусь здесь.

Каждая вещь оставляет в человеке какой-то след.

Память изменила Весте, но она надеялась, что вещи помогут ей.

Сверху ящика, на самом виду, валялись мелкие, отжившие свой век предметы, которые ей ничего не говорили. Катушка ниток, высохший флакон из-под духов, настолько старый, что даже запах не сохранился. Сумочка со сломанным замком. И вот, наконец, на самом дне, подо всем этим хламом, толстая картонная коробка, перевязанная ленточкой. Еще не зная, что там, она почувствовала, как сильно забилось сердце. Она не решилась сразу же открыть коробку. Может быть, ей мешало сознание того, что цена окажется непомерно высокой. Стиснув зубы, она дернула ленту. Узел затянулся намертво, и вдруг рука, словно обладавшая собственной, отдельной от нее памятью, протянулась к левому ящику, достала лежавшие там ножницы и перерезала ленту. Но и после этого она не спешила открывать крышку. Возможно, самым разумным в ее положении было бы обратиться к врачу. Но что, в конце концов, сможет сделать для нее врач? Объяснить то, что она не понимает? Успокоить? Прописать какие-нибудь пустяковые порошки? Разве можно порошком вернуть пропавшие месяцы? Ей придется бороться с этим один на один. Никто ей не поможет. «Меня зовут Веста. Веста. Пока только это. Но будет и все остальное». Она медленно открыла крышку. В коробке лежали открытки, написанные незнакомым почерком. Какой-то чужой человек обращался к ней по имени, поздравлял с праздником, просил о встрече. Его имя ничего не напомнило.

Это было не то, совсем не то… Тогда она перевернула коробку. На самом дне притаились старые, пожелтевшие фотографии. Она взяла всю стопку и неторопливо, методично, словно раскладывала пасьянс, начала класть их перед собой. Первое же фото маленькой девочки с гимназическим ранцем за плечами вызвало в ней болезненный толчок и такое ощущение, словно невидимый киномеханик запустил наконец проектор. Она бежала в гимназию первый раз в жизни. Было радостно и немного страшно. Дома ждала мама. После уроков она вернется домой и обязательно все ей расскажет. Сознание этого придавало уверенность, делало ее сильнее. Сегодня все было иначе. Веста задумчиво потерла лоб. Образы прошлого, встававшие перед ее глазами, казались неестественно четкими, словно она смотрела на экране телевизора чью-то чужую жизнь. Похороны… Гроб отца, укрытый черной материей. Ей не хватает воздуха, Хочется выбежать, крикнуть, но она стоит неподвижно, и ни одной слезинки в глазах.

«Ты почему не плачешь? Твой папа умер. Разве тебе его не жалко?»

Впервые в жизни на ней надето взрослое платье…

Это после того, как она сдала вступительные экзамены на курсы переводчиков. Ей не хочется продолжать.

Прошлое, спрятанное в картонной коробке, словно бы и не принадлежит ей. Кто и зачем проделал с ней эту страшную штуку… Ведь было же… кому-то это понадобилось… Что именно? Если бы знать… Как они это сделали — кололи наркотики? Зачем?

Стоп, остановила она себя, так нельзя, нужно идти медленно, шаг за шагом. Только так она сможет разбудить память и вернуть ощущение собственной личности.

Пока ей оставили лишь имя… Только имя. «Меня зовут Веста». Рука вновь тянется к коробке с фотографиями. Группа девушек у здания общежития… Здесь она жила. Почему в общежитии, почему не дома? Вот еще одно фото. Мама рядом с чужим человеком, властно держащим ее под руку… Вот и ответ… Отчим. Как его звали? И почему она думает о нем в прошедшем времени? Нет, не вспомнить… Вместо его лица перед глазами пляшут какие-то светлячки, и очень хочется пить, во рту все пересохло.

Она встает, идет на кухню и открывает кран. Долго-долго стоит перед ним неподвижно и смотрит, как струя коричневой жижи постепенно превращается в воду.