Вячеслав Курдицкий - Дыхание Харута

... Они познакомились через год после его возвращения с фронта. Как-то совершенно случайно он заметил строгую, бронзоволосую лаборантку. Вероятно, он встречал ее в коридорах и лабораториях института десятки или даже сотни раз, не обращая на нее особого внимания. И вдруг однажды понял - она. Молодежь института звала ее Афиной Палладой. Если сердились на нее, говорили: "Рыжая коломенская верста!" А она не была ни верстой, ни Палладой. Она была одной-единственной, той, с которой для него сразу заблистали все краски мира, дотоле не очень яркого и не слишком многоцветного. Он любил ее, может быть, сильнее, чем положено человеку, и это отчасти явилось причиной разрыва. "Ты слишком увлекаешься, Иг, - говорила она, - и своими гипотезами и... мной". Он смотрел в ее глаза, темные и глубокие, как бездонный кяриз*; он прятал лицо в ее коленях и отвечал: "Нет, я не иг, я кул**, я твой раб, и я не увлекаюсь, я просто живу вами - гипотезой и тобой". Она улыбалась краешком губ; "Ты позер и мечтатель". Он любил ее. Перефразируя ее имя, он называл ее Светом-в-окошке. И она тоже любила. И верила. Иначе она не поехала бы с ним в Туркмению, пожертвовав Ленинградом и учебой. Но почему же она так быстро увлеклась другим? Может быть, возраст сыграл роль: она была моложе его на тринадцать лет. Но возраст не помеха для большого чувства, да и тот, другой, был даже старше, чем он. Многие частности событий тех времен потускнели, стерлись из памяти, но подслушанный разговор врезался в мозг до мельчайших деталей, словно это было вчера. Возвращаясь домой, он тогда остановился у чьего-то забора завязать шнурок на ботинке. За невысоким глинобитным дувалом поднималась стена виноградника. Журчал арык. Казалось, что он выговаривает отдельные слова. Но это говорил старик, сидящий на кошме у самого дувала. Рядом с ним примостился мальчик лет шести. Старик покачивался и говорил, словно пел: "Он очень любил твою мать, мой мальчик. Любил, как батыр, как Меджнун*. Она была красавица, твоя мать. Она была стройнее джейрана и нежная, как крылышко вечерней бабочки. Но что значат нежность и красота для злого! Злой топчет цветы и плюет ядом в воду хауза**, чтобы другие люди изнывали от жажды. Чем помешала ему твоя мать? Если он мужчина, он должен разговаривать с мужчиной. Но он берет винтовку и стреляет в твою мать, мой мальчик. Пять раз зацветал с тех пор капдым, пять раз тосковали в небе гуси, а твой отец не хочет взять в дом новую хозяйку". "Он возьмет тетю Свету, - сказал мальчик. - Она хорошая. Она часто приходит к папе и приносит мне конфеты". "Хорошая, говоришь? - повторил старик. - Кто ее знает. Одному аллаху ведомы помыслы человеческие... Она сильная женщина, мальчик. У нее глаза беркута и сердце барса. Но даже барс иногда срывается с кручи и падает в пропасть, когда несется за архаром, не разбирая дороги. Кто знает, чего хочет эта женщина от твоего отца". Вот что он услышал за дувалом чужого дома. Он был ошеломлен, он не мог поверить услышанному. Он спросил у первого прохожего, чей это дом. Ему ответили, что это дом прокурора Мергенова. Сухо шелестели листвой маклюры, и тяжелые шары их соплодий шлепались на землю, как зеленые лягушки. Гледичии на обочине дороги жестянно шуршали ятаганами своих стручков, как будто скрежетали зубами. Едкая пыль - желтый лесс летел по улице и першил в горле. Вернувшись домой, он потребовал ответа. Она засмеялась и сказала, что ревность ему не к лицу. Он вышел из себя и закричал, что немедленно уйдет, уедет отсюда, и пусть она... Она странно взглянула на него, помедлила и сказала: "Что ж, иди. Ты - только любопытный, но ты никогда не любил". Он ушел в свою лабораторию. А вечером за ним пришли. Санкцию на арест дал прокурор Мергенов. Когда его освободили "за отсутствием состава преступления", он сразу же уехал в Ленинград. С Туркменией было покончено навсегда. Сжигая последние мосты, он сменил фамилию и отправился с первой же экспедицией в Гоби. А вот письмо, единственное ее письмо, полученное в заключении, он сжечь не смог. Оно осталось нераспечатанным до сих пор, но оно было цело - жалкий камень величественных развалин. Как "кохау ронго-ронго" с острова Пасхи, оно хранило в себе какое-то сообщение. Но прочитать его было жутко - все равно, что вскрыть склеп, где давным-давно погребен любимый человек...

Игорь Петрович споткнулся. Толчок вернул к реальности. Прошлое растаяло знойным маревом, струящимся над раскаленными песками. Вот они, вечные пески, странное зачарованное море с застывшими в грозном размахе волнами барханов. Черные пески, Каракумы. По прихоти ветра напоминающие волнистый вельвет, они тысячелетия текут в свою дальнюю даль и смотрят в белесое небо мертвыми глазами солончаков. Может быть, в самом деле название пустыни связано с человеческими эмоциями, и физика здесь ни при чем? Нет, не может этого быть. Он есть, обязательно есть здесь этот элемент, который сто сорок лет назад открыл Йене Якоб Берцелиус. Есть потому, что следствие не может появиться раньше причины - не может тяжелый изотоп свинца появиться сам собой! Пусть в Каракумах нет пегматитовых жил. Их и не должно быть, они выветрились, рассыпались песком. Есть песок. Не тот обычный, серовато-желтых оттенков, по которому проходят немногочисленные караванные тропы, а другой, что таит в себе грозное имя скандинавского бога войны - Тора. Не только в пустынях Индии, не только в Бразилии, этот драгоценный песок есть в Каракумах! И он будет найден.

Глава седьмая. Созвездия

Уже вечерело, когда Мергенов и Игорь Петрович подошли к саксауловым зарослям. В жидкой тени крайнего деревца сидел большой пятнистый варан и выжидающе смотрел змеиными глазами. Потом хлестнул длинным тонким хвостом и лениво побежал к ближнему бархану. - Экая необщительная тварь! - сказал Игорь Петрович. - А ну, пугните его. Выстрел тяжелым шаром маклюры* покатился по песку и завяз где-то неподалеку. Картечь взбила облако пыли под самым носом варана. Он стремительно вильнул в сторону. Из-под куста выскочил второй ящер и тоже помчался прочь. Игорь Петрович сказал: - Плацдарм для отдыха взяли с боем. Располагайтесь, коллега! До нашей палатки мы сегодня, видимо, не доберемся. Давайте-ка посмотрим, что мы там насобирали. Мергенов с наслаждением сбросил рюкзак и лег в саксауловую тень. От усталости тело, казалось, гудит, как телеграфный столб от ветровой песни проводов. Не хотелось ни двигаться, ни говорить. Даже думать было лень. Он закрыл глаза. И сразу речные волны начали плавно покачивать его, понесли в неведомую и смутную даль, что-то обещая и чем-то маня. Он успел подумать, что Игорь Петрович как будто не слишком огорчен неудачными поисками обратной дороги, и волны стали смыкаться над его головой, размывая краски и звуки. Но вот какая-то посторонняя сила задержала погружение. Мергенов попытался сосредоточиться и услышал далекий голос; - Вот это, думаю, то, что надо... Мергенов сел, крепко жмурясь, потряс головой, отгоняя сонную одурь. Игорь Петрович вертел в руках обломок песчаника и с интересом рассматривал его со всех сторон. Несколько таких обломков Мергенов подобрал перед самым привалом, а еще больше оставил без внимания - не мог же он, в самом деле, таскать в своем рюкзаке все камни, что попадались на пути! Да и потом, честно говоря, надоело это бесполезное таскание. Игорь Петрович вытащил из кармана черную трубочку с крутым уширением на одном конце ("Люминоскоп зачем-то понадобился!" - с пробуждающимся интересом подумал Мергенов) и повернулся лицом к солнцу. - Хорошо! Очень даже хорошо!.. А ну, коллега, взгляните! То, что Мергенов принял сначала за темный песчаник, оказалось куском неизвестной породы. - К свету, к свету обернитесь! Мергенов повернулся и ахнул: в глубине черной трубки люминоскопа на невзрачном минерале пылало яркое желто-оранжевое озерцо. - Да ведь это же нефть, Игорь Петрович! Понимаете, нефть! Мы с вами нефть обнаружили! - Три! - весело сказал Игорь Петрович. - Что? - Тройка, говорю, вам по спектральному анализу! - Честное слово, это нефть, Игорь Петрович! Поверьте мне!.. - Охотно, если вы объясните оранжевый оттенок свечения. Заметьте, как четко он выражен. Внезапная догадка ошеломила Мергенова. Он даже побледнел от волнения. - Вы знаете, это не нефть... Это... - Ша! - сказал Игорь Петрович и оглянулся. - Руки у нас короткие, а финики - на пальме. Так, что ли, говорят на Востоке? Не будем торопить события и спотыкаться на выводах... В этот день они дальше не пошли. Игорь Петрович долго черкал что-то в записной книжке, а Мергенов, как зачарованный, рассматривал горящие минералы. Рассматривал до тех пор, пока не зашло солнце и не погасило желтое сияние в трубке люминоскопа. Все трудности пути, вся досада бесцельных поисков сразу отступили перед этим сказочным открытием. Ужин не отличался разнообразием блюд - те же порядком подсохшие сыр и колбаса, но есть Мергенову не хотелось. Он был слишком возбужден и, еще не кончив жевать, начал тщательно упаковывать бесценные обломки. - Оставьте их, - посоветовал Игорь Петрович. Мергенов не понял. - Образцы оставьте, не нужны они. - Почему?! - Думаю, что их еще много попадется... Нате-ка лучше напейтесь. У меня, понимаете, почему-то полная фляга воды оказалась. Мергенов смущенно засмеялся и не стал вдаваться в подробности этой приятной неожиданности. Им обоим и так все было ясно. Потемнело быстро, как всегда темнеет на юге - почти без сумерек. Вместе с темнотой пришел холодок, по-осеннему сырой и цепкий. Пронизывающий ветер колол тело как холодные острые коготки ящериц. "Когда восходит звезда Ялдырак, чабаны ложатся спиной к востоку, потому что оттуда к ним приходит ледяное дыхание Арала". Так говорил дед. Мергенов зябко поежился и поискал среди бледных искорок на небосводе эту предвестницу зимы. Не нашел и спросил: - Игорь Петрович, а где Сириус? Игорь Петрович посмотрел вверх. На бархатной черноте неба горели бесчисленные созвездия. Словно искусная рука неведомой мастерицы разбросала в бесконечном пространстве чудесный узор, повествующий о красоте мира и человеческих страстях. Распластав крылья, плыл по реке Млечного Пути Лебедь с загадочной звездой Денеб, и маленький Дельфин стремился издали к нему навстречу. Мучительно изогнулась прикованная к скале Андромеда, жизнью которой ее отец решил спасти свой народ. Вот он, рядом, неутешный Цефей, и мелко-мелко дрожит его знаменитая "гранатовая звезда" - символ тревоги и печали. Откуда знать старому царю, что уже мчится на помощь стремительный Персей. Откуда знать, что скоро будет уничтожен коварный Дракон, пожирающий тела и души людей... На юго-западе ровным, немигающим светом сияла большая точка. "Юпитер, подумал Игорь Петрович. - Арабы называют его Муштари и считают звездой счастья. Где это счастье? Оно было здесь, на земле, или мелькнуло видением в звездной россыпи? Когда: двадцать или тысячу лет назад? Что ты ответишь на это, зеленая арабская звезда?" - Игорь Петрович! - Да? - Где Сириус? - Не взошел еще. К полуночи появится. А зачем он вам понадобился? - Так, старое наставление вспомнил, - сказал Мергенов и повторил фразу деда. - Верно, - согласился Игорь Петрович,- ваши чабаны наблюдательные люди. Ялдырак по-туркменски это Сияющая? - Кажется, да... Игорь Петрович, а в экспедиции беспокоиться не будут? Мы ведь только на неделю ушли. Подумают, что заблудились. - Так оно и есть на самом деле. - Неправда! Вы знаете, куда мы идем. - Вот как? Вы, оказывается, тоже наблюдательны. - Нет, это мне только что в голову пришло. - М-да... Скажите, коллега, ваш отец на фронте погиб? - Нет. Был арестован в сорок восьмом году и не вернулся. - А мать? - А вот мать - на фронте. Военным врачом она была. Мне в ту пору чуть больше года исполнилось. - А-а-а... - Игорь Петрович помолчал и тихо спросил: - Ваш отец... он где работал? - В республиканском Министерстве госбезопасности. А вы что, может быть, знали его? - Нет. Я знал одного Мергенова по Ашхабаду, но, по всей видимости, просто однофамильца. - Мой дядя в Ашхабаде жил. Прокурором работал. Может быть, он? ...За барханом скрылась Муштари - звезда удачи. Зловеще пылал над горизонтом волчий глаз Сириуса. А на песке пустыни невидимая тропка двух путников пересекалась черным следом Харута.