Уильям Гибсон - «Если», 1995 № 01
Все мои звонки оказались пустой тратой времени, и вот тут-то опять подвернулся Финн, который и подсказал мне путь, по которому следовало идти. Я отправился в Нью-Йорк для покупки устройства типа черного ящика, потому что с оплатой всей этой прорвы телефонных звонков мы могли запросто разориться.
Я как можно туманней обрисовал ему нашу задачу.
— Макао, — предложил он.
— Макао?
— Семья Лонг Хам. Биржевые маклеры.
У него даже оказался их телефонный номер. Правильно говорят: если хочешь найти одного перекупщика краденого — спрашивай у другого.
Эти ребята Лонг Хама оказались такими тертыми, что даже мои робкие попытки сближения воспринимали, как нечто вроде тактического ядерного удара. Бобби пришлось дважды слетать в Гонконг, чтобы все четко с ними обговорить. Наши денежки таяли, и довольно быстрыми темпами. Я по-прежнему сам не знал, почему сразу не отказался от участия в этом предприятии. Хром я боялся, а к богатству был всегда равнодушен.
Я пытался себя убедить, что сжечь Дом Голубых Огней, не такая уж и плохая идея. Место было уж больно гнилое, как вспомнишь — прямо мороз по коже. И все-таки принять это, как что-то само собой разумеющееся, я не мог. Я не любил Голубые Огни, потому что в один из тамошних вечеров довел себя до полной потери сил. Но это не было причиной охоты на Хром.
По-совести говоря, уже где-то на половине пути, когда мы к ней подбирались, я решил, что эта попытка закончится нашей гибелью. Даже обладая программой-убийцей, шансов на выигрыш у нас не было практически никаких.
Бобби ушел с головой в составление меню команд, которые мы рассчитывали ввести в сердцевину компьютера Хром. Вся эта возня со вводом целиком лежала на мне, потому что, когда дело завертится, руки у Бобби будут полностью заняты тем, чтобы не дать русской программе перейти к прямому разрушению системы. Переписать мы ее не могли, слишком она была для этого сложной. И поэтому он собирался попробовать удержать ее хотя бы в течение двух секунд, которые мне понадобятся для ввода.
Я договорился с одним уличным мордоворотом по фамилии Майлс. Он должен был в ночь сожжения повсюду сопровождать Рикки и глаз с нее не спускать, а в определенное время позвонить мне по телефону. Если бы меня вдруг не оказалось на месте, или же мой ответ был не таким, как мы договорились заранее, я наказал ему сразу же хватать Рикки и сажать ее в первую попавшуюся подземку, следующую как можно дальше от района, в котором мы жили. Я дал ему в руки конверт с деньгами и запиской с условием, что он все это передаст ей.
Бобби даже в голову не приходило подумать о том, что может случится с Рикки, если наша затея провалится. Как заведенный, он твердил и твердил мне про то, как сильно он ее любит, и куда они отсюда уедут, и как бы они там тратили деньги.
— Дружище, первым делом купи для нее пару Икон. Больше ей ничего не надо. Для нее все это кино с симстимом, похоже, всерьез и надолго.
— Брось, — сказал он, оторвавшись от клавиатуры. — Работа ей теперь не нужна. Мы устроим для нее это, Джек. Она — мое счастье. Ей никогда в жизни не придется больше работать.
— Твое счастье, — повторил я чуть слышно. Сам я не был счастливым. Я даже не мог припомнить, бывал ли я счастлив вообще. — А когда ты в последний раз виделся со своим счастьем?
Он ее не видел давно, я тоже. Мы были слишком заняты.
Мне не доставало ее. Эта тоска напомнила мне одну ночь проведенную в Доме Голубых Огней. Я и отправился-то туда в тот раз потому, что пребывал в безнадежной тоске после очередной потери. Для начала, как водится, я напился, а потом стал усиленно в себя вкачивать вазопрессиновые ингаляторы. Если ваша постоянная женщина вдруг решает объявить забастовку, ничего не может быть лучше приличной выпивки и порции вазопрессина — он, пожалуй, самое убойное из всего, что придумала мазохистская фармакология.
Выпивка приводит вас в чувство, а вазопрессин — ничего не дает забыть. Вот именно, вы помните все, что было. Это средство используют в клиниках для борьбы со старческой амнезией. Но улица любой вещи находит собственное применение. Потому я и выложил денежки за ускоренное, так сказать, воспроизведение того, что случилось со мной плохого. Вся незадача в этом деле состоит в том, что наравне получаешь и хорошее и плохое. Хочется тебе чего-нибудь вроде звериного экстаза — пожалуйста, получи. А в придачу и то, что она тебе на это ответила, и еще, как она ушла, так ни разу и не оглянувшись назад.
Я не помню, что меня толкнуло податься в Голубые Огни, и как вообще я оказался в этих тихих, заглушающих шаги коридорах. И, правда ли, я там видел бурлящую струю водопада или это всего лишь была декорация, наклеенная на стену, а, может быть, обыкновенная голограмма. В тот вечер у меня не было недостатка в деньгах. Один из наших клиентов перечислил Бобби приличную сумму за прорубку трехсекундного окна в чьем-то льду.
Я не думаю, чтобы вышибалам, которые стояли при входе, понравилось, как я выгляжу, но с моими деньгами это не имело значения.
Когда с делом, ради которого я здесь оказался, было покончено, мне опять захотелось выпить. После этого я, помнится, отпустил что-то вроде остроты бармену по поводу некрофилов за стойкой, и ему это, по-моему, не понравилось. Во всяком случае, этот приличных размеров тип стал упорно называть меня Героем войны, что мне, естественно, не понравилось тоже. Я думаю, мне удалось успеть показать ему несколько превращений с рукой, пока я полностью не отключился и не проснулся двумя днями позже в каком-то типовом спальном модуле, неизвестно где. Дешевле место и захочешь, да не найдешь, там даже негде было повеситься. И я сидел на узком, покрытом мыльной пеной настиле и плакал.
Одиночество — это еще не самое страшное, что бывает в жизни. Но то, на чем они делают деньги в Доме Голубых Огней, — пользуется, не смотря ни на что, такой популярностью, что стало почти легальным.
* * *В сердце тьмы, в ее замершем в неподвижности центре, глитч-системы вспарывают темноту водоворотами света. Они подобны полупрозрачным бритвам, раскручивающимся от нас во все стороны. Мы зависаем в центре безмолвного, словно снятого замедленной съемкой, взрыва. Осколки льда разлетаются и падают вокруг целую вечность, и голос Бобби неожиданно прорывается сквозь световые годы всей этой обманчивой электронной пустоты.
— Давай, жги ее, суку. Я не могу больше удерживать программу…
Русская программа, прокладывает себе дорогу наверх, пронзая насквозь башни данных и окрашивая все, что вокруг, в цвета игровой комнаты. Я ввожу пакет подготовленных Бобби команд прямо в центр холодного сердца Хром. В него врезается струя передачи — импульс сконцентрированной информации, и выстреливается прямо вверх, мимо сгущающейся стены тьмы, мимо русской программы, в то время, как Бобби силится удержать под контролем ту единственную секунду, которая для нас сейчас важнее, чем жизнь. Не до конца оформившееся щупальце тьмы делает судорожную попытку набросится с высоты мрака, но слишком поздно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});