Родриго Гарсия-и-Робертсон - Прекрасная Верона

Двор Тысячи Обманов

Антонио прибыл в Венецию на одном из тех маленьких суденышек с латинским парусом и старомодными боковыми рулями, которые в изобилии снуют по лагуне. Грубое, дешевое средство передвижения, никак не соответствующее его положению. Но другого способа попасть в островную республику не существовало, если, конечно, вы не умели летать или не предпочитали добираться вплавь.

Держась за изогнутый высокий нос, он наблюдал, как приближается «Византии любимая дщерь», словно поднимаясь из сияющей под солнцем воды мелкой лагуны. Сначала видны были лишь крыши, колокольни, купола, прихотливо окрашенные соборы и кружевные фасады, которые придавали городу слегка восточный колорит. Потом в поле зрения показалась мешанина набережных, мостов, улиц и каналов, нагромождение свай, без которых Венеция уже давно сползла бы в море. В Венеции не было ни городских ворот, ни богатых и бедных кварталов. Через узкие каналы и улочки были протянуты веревки, на которых сушилось белье, а мачты кораблей можно было спутать с церковными шпилями.

В гавани Канареджио Антонио послал Протеуса в город на разведку, а сам пересел в черную гондолу. У стен Кампо Сан-Джиоббе грелись кошки, а все церкви были безлюдны. Колокола с колоколен исчезли и лежали где-то, упакованные в солому. Папским указом Венеция была отлучена от церкви, и это означало, что теперь ничто не защищает народ Венеции от адского пламени. Более того, это давало право богобоязненным купцам не платить венецианцам долги и грабить их корабли.

Откупорив бутылку бардолино, Антонио протянул ее гондольеру и поинтересовался его мнением относительно анафемы. Тот вынул шест из воды, сделал глоток и задумался. Это был плотный широкоплечий малый, который зарабатывал на жизнь собственным горбом и которому явно было наплевать на дела знати. Наконец он ответил на сочном венецианском диалекте:

— Нечего говорить, колоколов жалко. Зато теперь не надо жениться и ходить на исповедь.

Антонио рассмеялся и назвал его плутом. Гондольер отпил еще вина.

— И Святой Инквизиции тоже нет.

Антонио заметил, что в Венеции живется вроде бы неплохо.

— Да ничего, вот если бы только не мертвые.

Антонио кивнул в знак согласия, устремив взгляд на дома, громоздившиеся друг на друга. Смерть каждый день приходила в город, где не было земли, чтобы хоронить покойников. Если вырыть могилу поглубже, то мертвец окажется в море.

— Какую религию исповедует ваша милость? — спросил гондольер. Антонио ответил избитой шуткой:

— Не говорю по-французски.

Так сказал один фламандский бюргер Роберу д'Артуа, зятю короля Филиппа Французского, прежде чем размозжить ему голову дубинкой в битве при Куртре.

Гондольер захохотал, вернул бутылку и снова взялся за шест. Французы умудрились сделать из религии посмешище, забив до смерти одного Папу и отравив другого. Их ставленник, Климент V, боялся даже ступить в Рим и держал папство, как в плену вавилонском, в Авиньоне, который французы объявили частью Италии, поскольку Авиньон входил во владения Двух Сицилий, и таким образом устроили фарс и из веры, и из географии. Климент V и Филипп Красивый продолжали совершать тягчайшие преступления: они грабили, жгли и мучили несчастных тамплиеров, включая Великого магистра ордена, который приходился крестным отцом детям Филиппа. Церковь, которая пустила на продажу веру и справедливость, не могла внушать страх.

Канал Реджио впадал прямо в Каналаццо, Большой канал, величественный S-образный водный путь, который делал несколько витков в самом сердце Венеции, следуя руслу древней реки, теперь погребенному под верфями, палаццо и амбарами. Баржи и прогулочные лодки заполняли эту главную артерию, украшение и сточную канаву великого города. Человек мог из дверей собственного дома ступить на сходни и не коснуться ногой земли, пока не окажется в Александрии или Марселе.

Антонио вышел в центре города, неподалеку от единственного моста, пересекающего Большой канал. Рыбачьи лодки и торговые галеры разгружались в тени тихого и пустого собора Сан-Джакомо. Здесь были товары со всего света — пшеница, фиги, благовония, миндаль, византийское стекло и рабы с Востока. У прилавка с надушенным кружевом и крашеными восковыми фигурками Антонио наткнулся на поджидавшего его Протея, который доложил:

— Сегодня вечером она будет во Дворе Тысячи Обманов.

Там дают праздник в ее честь. Антонио кивнул. Он хорошо знал эти приемы, где встретишь разве что раскормленных невежд и женшин, подыскивающих себе кавалера. Обычно он бежал от таких праздников, как от чумы.

— А завтра, — продолжал Протей, — она уезжает.

— Уезжает? Куда? Неужели она никогда не перестанет убегать?

— У Сан-Марко ее будет ждать купеческая галера. Они поплывут на Восток.

— На Восток? Господи, но зачем?

— Она получила в наследство земли Висконти в Леванте. Стоят чуть не миллион дукатов. Наверное, ей захотелось чего-нибудь новенького.

Какой же женщине не хочется чего-нибудь новенького? Именно это Антонио и собирался ей предложить.

— Если вы собираетесь ее получить, это должно произойти сегодня, во Дворе Тысячи Обманов.

— Разумеется, я ее получу.

В таких делах он всегда добивался успеха.

— Разумеется.

Слуга отвесил насмешливый поклон.

Антонио захотелось пинком отправить его в канал, но Протей был слишком незаменимым человеком.

Двор Тысячи Обманов, расположенный немного севернее Риальто, на самом деле представлял собой два двора: Двор Первой Тысячи Обманов и Двор Второй Тысячи Обманов. Оба принадлежали семейству Поло, самым знаменитым венецианским авантюристам и купцам. У дверей гостей встречал злодейского вида татарин с черными раскосыми глазами и дьявольским оскалом. Он носил ливрею дома Поло и был окрещен Петром в честь Святого Петра, небесного привратника.

Общество оказалось самым разнородным. Антонио видел коричневые, черные и бронзовые лица под меховыми шапками, восточными тюрбанами и надушенными павлиньими перьями. Он слышал греческую, арабскую, испанскую речь и все итальянские диалекты. Голоса были по большей части мужскими. Венеция брала пример с Востока, где хорошие жены сидели по домам, а на улицу выходили только шлюхи. Но Сильвия была здесь — в сопровождении дочерей старика Поло — в качестве почетной гостьи. Она сменила маску на золотую короткую вуаль. Когда Антонио вошел, она взглянула на него, и ее голубые глаза загорелись.

Он поспешил представиться хозяину Марко, который развлекал пьяных гостей небылицами о Востоке. Какой-то зубоскал-итальянец, размахивая кубком с вином, спрашивал, правда ли, что индийские йоги ходят голыми.