Владимир Дэс - Машина (сборник)

Так, с открытым ртом, я и сел, позабыв положить трубку.

Окончательно же меня доконала моя секретарша. Она заглянула в мой кабинет и сообщила, что пришла. Я попросил чаю. Когда же она вошла с чаем, у меня опять челюсть отвисла: моя милая стройная секретарша была с огромным животом – месяце на седьмом, наверное. Я затряс головой, как паралитик, – ведь еще вчера никакого живота не было!

– Что это у тебя? – прошипел я, тыча трясущейся рукой в ее выпяченный огурцом живот.

Она улыбнулась, поставила передо мною чай и, погладив живот, ответила:

– Двойняшки.

– Какие двойняшки?!

– Самые обыкновенные. Вчера ходила на УЗИ.

– Откуда? То есть от кого?!

– Как «от кого»? – надув губы, обиделась она. – От мужа! – И, развернувшись, как могла круто, вышла из кабинета.

После такого заявления мне стало не до чая.

Но ведь еще вчера моя секретарша была незамужем!

Что-то происходило вокруг меня. Очень странное и непонятное.

Словно я и те, кто меня окружает, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное.

Что-то здорово в этом мире поменялось. Или я поменялся.

– Зазвонил телефон у секретарши. Через минуту она все еще обиженным голосом сообщила: Вам звонит ваш врач.

– Какой врач? Зубной?

– При чем здесь зубной? Ваш лечащий, из онкологического института.

– Какой еще «лечащий»? Из какого еще института?

– Николай Семеныч, вы меня извините, я вас соединяю, а вы уж сами с ним разбирайтесь, какой он врач.

Я взял трубку и услышал там голос своего друга, он заведовал кардиологическим отделением в центральной клинической больнице.

– Коля, ты куда вчера делся? Испугался, что ли? Да, я не скрываю: у тебя серьезная опухоль. Но это не повод для паники. Я все-таки в онкологии кое-что понимаю.

– Ты – в онкологии? С каких пор? Ты же лечил мне сердце!

– Слушай, перестань шутить и поскорее приезжай ко мне, иначе я за последствия не отвечаю.

И он положил трубку.

Какая опухоль? Какая онкология? Господи! Беременные секретарши. Неженатые водители. Исчезнувшие тополя…

Я тряхнул головой и взвыл от боли – затылок разорвало на части.

Вбежала секретарша, за ней водитель, за ними еще кто-то.

Все поплыло у меня перед глазами. Боль в затылке брызнула искрами в глазах, и я потерял сознание.

Очнулся я уже в больничной палате, но глаза не открыл – не хотелось. Рядом со мной кто-то разговаривал.

– Вы знаете, похоже, он позапрошлой ночью у себя дома пережил клиническую смерть. И каким-то чудом ожил.

– Давно он без сознания?

– Вторые сутки. Надо сказать, профессор, он мой хороший друг. Мы с ним вместе служили на флоте. Я его знаю, наверное, всю свою жизнь. Но сегодня он позвонил мне и сказал, что я лечил ему сердце. Хотя сердце у него, как у быка.

Я медленно открыл глаза. Справа стоял мой школьный друг, а рядом какой-то длинный и худой человек в высокой белой шапочке. Зачем мой друг врал? Я с трудом разжал губы и прошептал:

– Я никогда не служил на флоте.

Оба наклонились ко мне.

– Что?

– Зачем ты врешь? Я никогда не служил, ни в армии, ни на флоте. Меня комиссовали. У меня врожденный порок сердца. И лучше тебя это никто не знает.

Ты же меня лечил двадцать лет кряду. Жорж, что с тобой?

– Со мной?

Один доктор уставился на другого. Они дружно вздохнули, посмотрели друг другу в глаза и, дружно развернувшись, вышли из палаты.

Я по привычке положил руку на сердце. Оно работало, как машина. Зато в затылке как будто гвоздь торчал. И малейшее движение головой вызывало нестерпимую боль. Что у меня с головой? Откуда эта дикая боль? Куда подевались деревья из-под окон, и почему на улице весна вместо зимы?

Вошла медсестра.

– К вам жена с детьми.

Вошла Вера с дочкой и каким-то мальчиком. Вера всхлипывала, дочь с любопытством разглядывала больничную палату. Мальчик же испуганно жался к моей жене.

При виде этого мальчика у меня на душе стало тревожно. Я подманил жену и тихо спросил, показывая на мальчика:

– Это чей?

Она проследила мой взгляд.

– Кто?

– Мальчик чей? Зачем он здесь?

Она заплакала и, ничего мне не ответив, дернув за руку дочь и кликнув мальчика: «Пойдем, сынок», – вышла из палаты.

Я, ничего не понимая, крикнул вдогонку:

– Вера, а почему младшенькая не пришла?

– Но мне никто не ответил – дверь захлопнулась.

– Что-то не так в этом мире.

– Явно не так. Надо побыстрее встать и разобраться с этими загадками природы раз и навсегда.

Спасение

Император был уже стар.

Волосы поседели, левая нога едва двигалась – отзывалось увлечение юности, катание на коньках. Он тогда часто падал, причем почему-то каждый раз на левую ногу, и, конечно, по молодости лет не обращал на ушибы внимания и не лечился.

Похоже, зря.

Этим утром императору понадобился глобус.

И он, осторожно подшаркивая, прошел в зал где стояла огромная модель земного шара – подарок германских родственников.

Окно в зале было открыто, в него врывался апрельский птичий гомон.

Император остановился.

Вытянул шею к окну, как бы раздумывая, куда двинуться дальше – к глобусу или к окну, за которым шумели и резвились птахи.

Немного помешкав, он двинулся к окну.

Весна…

Солнце так напекло подоконник, что рука императора, случайно коснувшаяся окна, дернулась от неожиданного тепла, но потом постепенно, не сразу, но все же оперлась на прогретое дерево.

У окна император задумался.

То ли запахи, то ли это солнце, а может, птичья кутерьма всколыхнули в его душе далекие-далекие дни, еще до его коронации, дни его помолвки с его единственной и самой дорогой женщиной – с его ненаглядной Алике.

И тогда весна была бурная и шумливая.

Хотя до Алике он чуть было не увлекся младшей Кшесинской. Но это было до.

До нее… до нее…

Император прислонился головой к тяжелой шторе и улыбнулся, вспомнив Красносельский театр.

«Где теперь все это? Полвека сижу на троне. Вроде, все правильно, а как бы все и не так. Нет рядом близких. Аликс – царствие ей небесное… – Император перекрестился. – Спасибо Господу, что прибрал к себе – сумасшествие ее было ужасным. И не мудрено после убийства Григория и скорой смерти Алеши, наследника. А у дочерей – ни одного внука».

Наконец он очнулся от дум и, отвернувшись от окна, подошел к огромному глобусу.

– Америка… – пробормотал он.

Повернул глобус и стал близоруко рассматривать этот континент.

Палец его, скрипя, пополз по гладкому шару. Остановился в середине северного континента, покружил там туда-сюда и двинулся выше, к Аляске.