Григорий Салтуп - Лента Мёбиуса
- Однако, работает Боря! Хорошо работает! - заступился Ы-Кунг'ол.
- Ладно, однако, напишешь еще заявление на работу. Я там ведомость переправлю... Дай-ка паспорт! - потребовал Александр Семенович: - Досрочно освобожденный? Нет? А почему штампа погранзоны нет? Нарушение паспортного режима! Где временная прописка? Опять нет?.. Ух, однако, возни с вами...
Он убрал паспорт Бориса Васильевича в свой карман и пожаловался представителю идеологического актива:
- Однако, какими кадрами производительность поднимать? Молодежь не идет в тундру. Город ей подавай. Лифт - телефон!.. Ладно, я улажу с погранцами! - обронил он Борису. - Сделают тебе все штампы... Ужинать давай, Ы-Кунг'ол! Водка есть, выпьем с дороги!
Семен Холуйко схватил важенку за рога, чуть загибая ее голову назад, к позвоночнику, - Иван Ефремович выдернул из ножен, привязанных сыромятным ремешком к бедру, узкий длинный нож, чиркнул по горлу и подставил под черную теплую струю крови алюминиевый чайник.
Все выпили по кружке крови, - кроме Андрея Андреевича, который всего год ездил по тундре с лекциями и пока не привык.
Выпил и Борис, уже не морщась, - он с первых дней делал все, что делает Ы-Кунг'ол, правда, так и не научился отрезать полусырое обгоревшее мясо у самых губ; боялся порезаться.
После ужина смотрели кинокомедию о строителях, тоскливую, как вторая неделя на "больничном". Правда, подвыпивший Семен Холуйко малость перепутал и зарядил одну бобину задом наперед, отчего фигурки на экране забегали спиной в двери, завытаскивали изо рта вилкой макаронины, стогуя их в миску; стеклянные осколки взлетели на плешивую макушку, собрались в бутылку, которая всосала в себя бормотуху; поехала задом наперед машина "скорой помощи", и два дюжих санитара выволокли с носилок на землю раненого героя и, задом сев в машину, быстро-быстро уехали опять-таки задом; все это свершалось под треньканье странной мелодии, и люди торопливо верещали резкими голосками на каком-то непонятном языке, - в общем, очень смешно!
Пьяненький Ы-Кунг'ол заливался радостным детским смехом, да все зрители смеялись, даже степенный Андрей Андреевич Рвинов, который за столом держал себя простым советским человеком и выпил наравне со всеми. Поэтому Семен Холуйко не стал перематывать и перезаряжать последнюю бобину...
Два дня вся бригада ловила оленей, и старший зоотехник Александр Семенович делал оленям прививки против "копытки".
Маут умели бросать только Иван Ефремович и молодой красавец Юра, чукча по национальности, а Борис и Семен Холуйко подводили пойманных олешек на уколы.
Андрей же Андреевич давал ценные указания и следил за тем, чтоб олени, получившие прививку, не перебегали в стадо, где оставались не привитые олени.
Вечерами он читал лекции по сорок пять минут каждая: одну о международной обстановке, вторую - о правах и свободах советских граждан, в которых он убедительно, как дважды два, доказывал, что у нас-то лучше, чем у них. Негров у нас не угнетают, индейцев в резервациях не держат, о наркомании, проституции, коррупции и о других социально чуждых явлениях у нас и речи быть не может, и вообще, вся картеровская администрация связана с мафией, что даже была вынуждена признать их продажная буржуазная пресса...
Выбрав момент, когда поблизости не было идеологического активиста, Иван Ефремович рассказал начальству о налете на стадо вертолета пограничников и убийстве двух важенок.
Александр Семенович неторопливо достал платок, задрал сетку накомарника, промокнул слезящиеся глаза и сердито спросил у Бориса Васильевича:
- Ты, Самохин, или как там - Синяхин?..
- Самохин.
- Ты тоже видел? Подтверждаешь?..
- Видел. Вертолет видел, а самих пограничников - нет.
- Бортовой номер записали?
- Нет...
- Ну-у, братцы. То ли было, то ли нет, еще баба надвое сказала; а с погранцами нам никак нельзя ссориться. Они нас все же охраняют, бдят границы нашей Родины. И паспорт у тебя, Самохин, не в порядке, хотя и не пограничников это дело, штамп в милиции тебе будут ставить, но вдруг до них дойдет, что ты без разрешения в погранзону въехал?.. Да, кстати, как ты здесь очутился?
- С похмелья занесло
Невнятно пробурчал Борис Васильевич, прекрасно понимая абсурдность своего объяснения.
- Да-а-а! - Многозначительно протянул Александр Семенович и погрозил Борьке толстым, как сарделька, пальцем: - С похмелья чего не наделаешь! А нарушение паспортного режима в погранзоне, - это год "химии", как минимум, если ты раньше не сидел.
- Бог миловал.
- Так что, братцы, о вертолете погранцев забудьте. Замнем для ясности... А с пропавшими важенками мы вот что сделаем: составим акт, что от стада откололось семь голов, дикие олени их сманили. Ясно?.. Ты не кривься, Иван Ефремович, так надо. Директор приказал. В совхоз опять ревизоры понаехали, опытные, шкурку неблюя от пыжика отличать научились, им пыжик подавай. Директор сказал, чтобы лектор областной с твоего стойбища не уехал обиженным, авлакана* ему надо забить да десять камусов его жене на унтайки... Что ты кривишься, Ы-Кунг'ол? Что ты кривишься? У тебя телят по восемьдесят голов на сто важенок, а в бригаде Дэр-пина и сорока не наберется! Так что нельзя жадничать, Иван Ефремович. Человек к тебе в стойбище за шестьсот верст приехал, обо всем рассказал, а ты ему хора** подсунуть хочешь? Нехорошо, Иван Ефремович, ей-богу, нехорошо!
- Дэр-пин, однако, лодырь. Геолог рядом, спирт много. Не любит за олешками бегать. Бакари*** бережет, не истопчет.
- Ладно! Спирт мы вам оставим, так и быть. Два литра. Директор выписал. У него за всех голова болит. Умный мужик.
Александр Семенович возвел в небо свой палец-сардельку:
- А ты, Самохин, работай хорошо, слушайся Ивана Ефремовича. В октябре пригоните стадо на оленебазу, расчет получишь. За три месяца тысячи полторы начислим, если, конечно, хорошо работать будешь...
* Авлакан - не гулявший олень-самец, его мясо считается самым вкусным.
** Хор - олень-самец, мясо в пищу не употребляют.
*** Бакари - высокие полу сапоги - полу штаны до самого паха.
После отъезда гостей Иван Ефремович и Борис Васильевич почти двое суток пили спирт, да сутки отлеживались, полуголодные. Для себя костер не жгли, не то чтобы олешек гнилушками окуривать, не до того
Когда старший зоотехник составил акт о списании семи оленей, четырех стельных важенок и трех авлаканов и дал подписаться Борису Васильевичу Самохину, что-то поначалу шевельнулось в нем, в Борисе Васильевиче, не то чтоб смущение или совесть, а так, неопределенное гадливенькое чувство, которое он в себе погасил заповедью Кронида Собакина: "Не я один, нас рать!"
На Ивана Ефремовича Борису было больно смотреть, - нет, Иван Ефремович не кривился, как от зубной боли, его плоское, бесстрастное, словно выточенное из желтоватой гальки лицо ничего не выражало. Но галька-то закаменела изнутри! Борис чувствовал это, чуть ли не кожей. Ведь уже второй месяц он бок о бок жил с Ы-Кунг'олом и всегда посмеивался над его наивным категорическим императивом... А сейчас смеяться не хотелось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});