Александр Сальников - Пчёлы

— Да, — невпопад вставил Эдвард, — медицина достигла небывалых высот, — по инерции успел произнести он, прежде чем осознал слова аббата. — Старпомом? На «Ковчеге»?

— Эдмон! — захрипел Фариа. Навалившийся гнев перекрыл ему горло. — Какого черта? Я уже битый час несу всякую ересь, а ты киваешь и даже не слышишь меня! Ты прочел книгу?

Из старика вырвалось столько энергии, что Эдварду неумолимо захотелось оправдаться:

— Я осилил уже половину. Довольно забавная вещь. Несколько наивно, но в целом…

— Не корчи из себя критика! — Заорал Фариа. — Время работает против тебя! Видит Бог, если ты не прочтешь ее к утру, я приду и удавлю тебя подушкой! А теперь пошел вон! — Аббат схватил со стола вазу с виноградом и швырнул в Эдварда. Тот вскочил, опрокинув стул, и попятился — Фариа уже тянулся за кувшином с лимонадом. — Вон! Видеть тебя не хочу!

Давя подошвами ягоды, Эдвард бросился прочь. Вслед ему неслось:

— Читай, Эдмон, читай от корки до корки! От заголовка до оглавления!

За окном шел дождь. Капли били по стеклу, барабанили по черепичной крыше. Мягкий шелест вливался в комнату через динамики, создавая звук вокруг. Приглушенный свет обволакивал предметы, размывал контуры. Хлоя на фоне широкого французского окна, спроецированного на стену гексона, казалась дымчатой феей.

Когда Эдвард вошел в комнату, она даже не обернулась. Он подошел сзади. Обнял ее за плечи. Прижался губами к волосам.

Пахло ландышем.

По стеклу змеились прозрачные струи.

За пеленой дождя угадывалось бескрайнее поле.

Ветер тревожил одинокое дерево.

В клетке сучьев бился канарейкой ярко-желтый лист.

Единственный лист.

— Под моим сердцем больше не трепещут бабочки, — сказала она. — Я сделала выбор.

Он почувствовал, как гулко ударилось ее сердце под его ладонью.

— Вернешься домой? — больше всего на свете ему хотелось услышать «да».

— Нет.

Слово «эвтаназия» упало на пол. Покатилось хрустальной вазой и так и не найдя твердого препятствия, поднатужилось и лопнуло глухим хлопком само собой.

Клетка распахнулась. Ветер выхватил желтую птицу, смял, закрутил и швырнул за пелену дождя.

— Когда? — спросил он.

— Мобиль придет завтра в полдень, — сказала она. — Не провожай.

— Я поеду с тобой.

Ветер тревожил одинокое дерево. Дерево без листвы.

— Дурак, — сказала она.

— Да, — согласился он и ушел.

— Да, — повторила она.

От последнего желания Эдвард отказался.

Залитый холодным ксеноновым светом гексон напоминал операционную, пустую и стерильную. Так же пусто и мертво было и внутри Эдварда. Думать не хотелось, хотелось лечь, закрыть глаза и очнуться от вежливого голоса Джозефа, приглашающего на борт мобиля. Но сон не шел.

Эдвард раскрыл книгу и начал скользить взглядом по строкам. Граф-самозванец продолжал мстить, но история его мести проходила мимо Эдварда. Имена и события мешались и путались, главы распадались на абзацы, те — на предложения, и дальше — на слова. Взгляд Эдварда медленно полз по ним и вдруг споткнулся.

Слово «спасение» было подчеркнуто чем-то острым.

— Читай внимательно, мой мальчик, читай между строк, — от шепота аббата заложило уши. — От заголовка до оглавления!

Еще не веря, Эдвард открыл роман сначала.

Из сотен тысяч слов Фариа выбрал двадцать: «Эдмон мальчик если осмелиться бежать жить свобода счастье путь спасение есть для узнику тайна убежище остров прошу тебя будь умный».

— Они так и не поймали меня… даже близко не подошли к моему убежищу.

Эдвард еще раз пролистал книгу, но послание не стало понятнее — к безымянному острову не вела ни одна подсказка. Он заглянул в оглавление. Из номеров страниц были выбраны 5 6 3 5 4 4 0 1 8 2 2.

В ту ночь Эдвард так и не заснул.

— Я пришел проститься. Мы уходим.

Аббат не мигая смотрел на Эдварда. Его лицо было похоже на маску. Он ждал.

— Спасибо, — Эдвард протянул книгу старику. — Очень поучительно.

— Ты прочел ее всю? — голос Фариа дрогнул.

— Даже содержание, — улыбнулся Эдвард. — Я, правда, не совсем уловил суть.

— В этом нет ничего зазорного, мой мальчик, — расцвел старик. — Люди разучились видеть суть вещей. Будь добр, Эдмон, посмотри сюда, — аббат указал кончиком мякишной трубки на стол. Там полукругом были разложены хлебные прямоугольники и квадраты. Вышло похоже? — Книга, лежащая на столе, была раскрыта на цветной вкладке. Мелкий шрифт под рисунком пояснял — «Аэробот. Панель управления». — По-моему, получилось, — продолжал Фариа. — Вот канал связи, вот навигатор. Автопилот. Ручное управление. Это радар. Бортовой маяк. — Эдварду вдруг стало трудно дышать. Он понял, что не может одолеть дрожь в руках. — А вот это мне особенно удалось — сенсорные настройки. Север, восток, широта, долгота, — тонкие пальцы порхали над кусочками засохшего мякиша. — Градусы, минуты, секунды. Жаль, ты не увидишь всю кабину, — сокрушенно вздохнул старик. — Месяца два — и я вылеплю настоящий штурвал.

Эдвард задержал дыхание. По перепонкам заколотили кувалды.

— Я не хочу отпускать тебя без подарка, Эдмон, — донеслось сквозь грохот. — Ты был интересным собеседником. Вот, — Фариа вложил в руку Эдварду муляж трубки, — я сделал ее, когда из-за тех мужеложцев у меня отобрали настоящую.

Эдвард сжал кулак и почувствовал, как в кожу сквозь мокрый хлеб впивается острое.

Над океаном поднималось второе солнце.

Краем глаза Эдвард видел блики, танцующие на волнах, но насладиться зрелищем уже не мог. Адреналин отчаянно боролся с миорелаксантом. Силы были неравны — тело отказывалось подчиняться.

Эдвард уронил голову, едва не касаясь лбом штурвала. На соседнем кресле перочинным ножиком сложилась Хлоя. В проходе лежал мертвый пилот.

Все, что теперь мог Эдвард — это смотреть и думать. Он смотрел, как вязкой нитью тянется слюна изо рта к штанам, забрызганным красным, как мелко вибрирует замаранная зубная щетка у его правого ботинка. Как отражается в густеющей луже рдяного желтое солнце.

Испуганное лицо Хлои за стеклом кабины. Напряженная спина охранника, пульсирующая яремная вена под заточенной щетиной зубной щетки. Клацанье автоматных затворов. Тугие удары дротиков в грудь заложника. Боль в плече. Пять долгих шагов до мобиля. Толчки в спину, огонь в бедре. Открытая дверь. Пластик оперения из шеи Хло.

Твердый ответ пилота Джозефа и удивление в глазах перед смертью.

Эдвард вдруг поймал себя на мысли, что думает о плазмозаменителе, как о крови, а о себе, как об убийце. Что впервые с сотворения мира трутень убил пчелу. Что где-то внутри уважение к погибшему смешивается с чувством вины.