Владимир Михайлов - Завет Сургана

Никогда не понять было: где они и сколько их, на каком расстоянии, за каким сидят поворотом горной тропы, по которой и в мирные-то дни пробираешься с осторожностью, чтобы после неловкого шага не загреметь вниз, не попасть в камнепад и прочее; туземцев выручало подсознание, чутье, каким их наградили родители еще в утробе, пришлому же человеку, будь он даже хорошо тренированным солдатом, рассчитывать на успех не приходилось и на благополучное возвращение домой – тоже.

А кроме всего прочего, сама высадка десанта, пусть даже прямо в намеченный район, в горах самоубийству подобна: приземляться хорошо на лужок, а не на крутой каменистый склон. Но пусть даже большинство сохранялось; везде, где еще несколько часов назад видеоразведка показывала сосредоточение немалой группы противника, оказывалось пусто, даже следов не найти было, и сиди здесь хоть неделю – никого не увидишь, кроме горного вуцана поодаль. Однако стоит начать движение, выйти из-под козырька, под которым все это время укрывались, – и закидают минами, и снайперы, умеющие прицеливаться в горах, начнут резвиться.

Так что сколько ни готовь и ни обеспечивай такую операцию – ничего на ней не выиграешь, в результате одни потери. Пытались уже и закаялись.

Можно было, конечно, избрать и другой метод: людьми не рисковать, пусть себе работают авиация и крупнокалиберная артиллерия с дистанции километров в пятьдесят: вот тут уже риска для жизни никакого, а противнику – а что, собственно, противнику? Да ничего: чтобы всерьез добраться до него, надо перемолоть в щебень все горы; но и слабоумному ясно: это масштаб не человека, а одного лишь Творца – а он в этих играх не участвует.

Что же касается Сильных Вооружении – и ядерного, и био, и химии, – то, может, всеобщий гнев когда-нибудь и подтолкнул бы к попытке решить проблему с их помощью, если бы не тот очевидный и неизменный факт, что ветры слетали с гор в долины, и реки текли оттуда же, а никак не наоборот. Плевать же вверх, как известно, чревато неприятностями для самого плевца.

Поэтому после очередной войны, может, и помечтав немного про себя о такой вот кардинальной операции, приходилось жить дальше на прежних условиях.

Проходить очередной цикл.

Периодичность была такова: после войны у горцев уходило в круглых цифрах двадцать лет, чтобы жизнь вернулась на былой, предвоенный уровень, забылись потери, выросло новое поколение и получило соответствующее воспитание, были восстановлены разрушенные и выдолблены в горах новые ходы, убежища, хранилища продовольствия и боеприпасов – и все такое прочее. То же и у свиров: восстанавливалась (и не просто, а, естественно, в усовершенствованном виде) разрушенная технология, в очередной раз модернизировалась армия, так что через два десятилетия могло показаться, что войны вроде бы вовсе и не было. И с этой засечки начинался новый период благоденствия наук и ремесел, изобретения и опробования новых вооружений, потому что предстоящие двадцать лет должны были быть, с одной стороны, временем мира и процветания, с другой же – новым предвоенным временем, потому что все прекрасно знали: минет еще двадцать лет – и все начнется сначала, как уже не однажды, хотя, разумеется каждый раз на более высоком уровне; с обеих сторон, к сожалению.

Так что теперь, по всем правилам, только начинался новый благоденственно-предвоенный период; и свиры со своим правительством во главе действовали соответственно. А это, кроме всего прочего, означало, что принятые двадцать лет тому назад Министерством Демографии меры по обеспечению семидесятипроцентной рождаемости женщин принесли свои плоды; теперь наступила пора изменить объединенными усилиями генетиков и медиков демокурс на противоположный, и отныне эти семьдесят процентов женщин, сейчас составлявшие все те же семьдесят процентов молодого населения, вошли в пору уверенного материнства и, выполняя долг перед государством, производили на свет (в рамках ли семьи или нет – значения не имело, . поскольку безмужняя беременность даже по Заповедям – см., например, книгу шестую, начинающуюся словами "О, юная и прекрасная, широкобедрая…", – грехом не считалась) уже девяносто процентов мальчиков, которые еще через двадцать лет обеспечат доведение армии до уровня военного времени, и тогда-то эта новая регулярная война, сто девятая по счету, и начнется. И вот – вдруг, совершенно неожиданно для всех, оказалось, что в горах происходило то, чему срок только через две декады. Каким образом ухитрились улкасы вдвое сократить период подготовки к новой войне, пройти сорокалетний путь за двадцать – было совершенно непонятно. Но сейчас это и не столь важно. Достаточно двух фактов, ясных и неоспоримых. Улкасы к нерегулярной войне оказались готовы. А свиры – нет.

Но и этого было мало. Сама война на этот раз началась по-другому.

Большая часть границы – Линии Сургана – осталась спокойной, иными словами, горцы там как бы даже не собирались сходить на равнину, а лишь следили, чтобы свиры не пытались нанести ответный удар. На старте новой войны, уже получившей неофициальное название "неожиданной", ни пехотных масс не было, ни фронта как такового, и вся война сконцентрировалась в одном месте, а именно – вокруг клина Ком Сот. Клин этот был естественным образованием, одним из горбов граничной синусоиды, а проще – равнина в этом месте вытянутым треугольником вдавалась в горный мир между двумя крутыми хребтами и улкасы давно уже точили зубы именно на эту территорию, редконаселенную, но богатую пастбищами. Однако до сих пор считалось, что клин Ком Сот находится в безопасности: удобные сходы в долину (о которых уже упоминалось) отстояли и на севере, и на юге достаточно далеко от этой территории, и чтобы добраться до клина, надо было, сойдя в предгорья, с боем пробиваться к нему, что было весьма нелегко: места схода усиленно охранялись не только улкасами, но и свирами – внизу, разумеется. На этот же раз улкасы вдруг каким-то образом оказались прямо перед клином, а точнее, на нем.

Каким образом удалось им сойти с гор в этих местах, считавшихся – да и бывших – непроходимыми, никто в Свире объяснить не мог. Однако факт оставался фактом.

Тут фронт – в общепринятом смысле слова – пока, во всяком случае, не сложился; для него просто места не было – острый конец клина представлял собой теснину, зажатую между крутыми склонами, и в первые дни лишь небольшая часть его была занята улкасами: сначала пограничная служба, а потом и подтянутые из ближнего гарнизона подразделения не дали нападавшим возможности быстро расширить плацдарм. Таким образом, войну по необходимости вели пока еще малочисленные группы; не было улкасских крупных войсковых частей, не было и свирских, и до сих пор ни одной из сторон не удалось добиться серьезного перевеса. Да и будь там даже танки – не станешь ведь гоняться на танках за одиночным противником? Фронта тут не было, а были направления, районы, площади, в любой точке которых мог внезапно появиться, словно из ничего возникнуть, один улкас или десять, сто – и мгновенно, собравшись воедино, ударить в слабую в Данный миг точку, поразить ее и продвинуться еще на бросок или два вперед, все более подрезая основание клина. Со своей стороны свиры старались нашарить и ударить по группе противника, пока она еще не ударила сама. Можно представить себе картину: два человека, которые в тесном чулане могут действовать только пальцами одной руки, ведут схватку лишь при помощи-этих пальцев; при этом один старается вытолкнуть противника в более просторное помещение, а тот упирается, надеясь, что придет кто-нибудь из своих и выручит. Однако этот "свой" все медлит, не идет… Война велась на изнурение, на доведение противника до нервного срыва, до паники, и похоже, и начавшие ее улкасы, и противостоящие им свиры, привыкшие к давно испытанной методике ведения войны, сейчас растерялись, какие-то соображения или надежды не сработали – и обе стороны мешкали, на ходу пытаясь найти действенный план победы…