Алексей Биргер - Стеклодув

- Так... всегда... с вами... будет...

Потом встал и подошел к Ирке, которая сидела, пытаясь стряхнуть снег со своей шубки и выковырять его из сапожек. Шапочка с ее головы слетела светлые волосы были растрепаны, а на щеке красовалась лиловеющая ссадина. Я подал ей руку, помог подняться и сказал:

- Пойдем.

Она поднялась, мы подобрали наши ранцы и ушли. Те четверо так и остались стоять, не издав ни звука. Лишь Бурыгин: выдернул у себя из щеки осколок стекла и, набрав большую пригоршню снега, прижал к ранке. А Пележин только и мог, что отупело таращиться на свой рассеченный рукав.

Ближе к нашим домам мы с Иркой присели на лавочке в скверике, чтобы вытрясти весь снег из обуви и привести себя в порядок. Утрамбованные обледенелые лепешки снега прилипли к нашим колготкам (и я, и она были в детских колготках, зимних, шерстяных, одинаковых тогда для мальчиков и для девочек. Не знаю, носят ли такие сейчас, жизнь так поразительно изменилась всего за несколько лет! Мы, например, и мечтать не могли о "дутых" куртках, да еще в два или три цвета, да с какой-нибудь пестрой нашлепкой или красивой броской надписью - в нашем городе лишь два-три счастливчика ходили в таких куртках, привезенных их родителями из Москвы, где добывали их с боем, а когда я уезжал из России, года три назад, в таких куртках ходило огромное количество детей). Сняв сапоги, мы с трудом отдирали эти обледенелые лепешки от ворсистой материи. Хорошо хоть погода была морозная, снег от нашего тепла не успел растаять и колготки почти не промокли, а то простуда, скорей всего, была бы нам обеспечена.

Ирка о чем-то размышляла, поджав губы. Надев сапоги и приводя в порядок растрепанные косички перед тем, как надеть свою вязаную шапочку, она спросила:

- А ты правду им сказал? - Она запнулась. - Ты действительно можешь приказывать стеклу, как хочешь?

Не мог же я ответить, что это была глупая похвальба, выплеск торжества победы, которая принадлежала не мне, а случайному стечению обстоятельств! И я сказал:

- Да. Вообще-то, это моя тайна, но у нас со стеклом волшебный союз. Оно сделает все, что я захочу.

- Честное слово?

- Честное-пречестное!

- А откуда он взялся, этот союз? Ты знаешь заклинания?

- Знаю, - сказал я. - Но тебе их сказать не могу.

Она слегка качнула головой:

- И тебе не бывает страшно?

- Вот еще! - фыркнул я. - Чего тут страшного?

- Ну... заклинания всегда можно произнести как-то не так. Или еще что-нибудь произойдет, с тобой или с другими людьми.

- Ничего произойти не может! - уверил я ее. - Давай-ка я лучше покажу тебе свою мастерскую. Она тебе понравится.

Я еще ни разу не приглашал Ирку к себе домой, как и она меня.

- Да? - Ей стало интересно. - Когда?

- Да хоть завтра, после школы.

И на следующий день после уроков мы отправились ко мне. Пележин и компания больше к нам не приставали, держались от нас подальше. Ирка рассказала, что ее мама, увидев, в каком виде она пришла, хотела идти к учительнице и требовать строгого наказания для хулиганов. Но Ирка ее отговорила: они сами испугались и больше к нам не пристанут.

Ирке у меня в мастерской безумно понравилось. Я показал ей свои изделия: колокольчики, гроздья винограда, фигурки, все то, что я так любил делать. Надо сказать, я тогда относился к миниатюрным фигуркам из стекла с большой серьезностью и тщанием. Это сейчас подобные вещицы для меня - отдых, приятная пауза в напряженной работе, что-то вроде веселых дружеских шаржей или тех быстрых набросков, на которых рука и глаз могут расслабиться. Что главное в таких фигурках? Поймать какую-то главную черту, определяющую характер существа, которое ты воспроизводишь, и эту черту преувеличенно выпятить, причем легко, без напряга. Например, закрутить спираль домика улитки так, чтобы сразу было видно, как медленно она ползет, или у сидящего щенка преувеличенно неуклюже расставить лапы, или сделать изгиб спины дельфина в форме улыбки, или "раздуть" плечи гнома либо горб Бабы-Яги - и все, фигурка оживет.

Но тогда, в период ученичества, каждая миниатюрная фигурка была для меня не менее важна, чем любая крупная работа, и не меньше заставляла напрягаться и собираться. У меня никогда не случалось явных неудач, но очень мало было таких вещиц, которые я для себя мог бы назвать удачей. Таких, при взгляде на которые я бы сам чувствовал, что олень вот-вот побежит, а лебедь вот-вот поплывет - и пусть взрослые хвалили и говорили, что фигурки совсем как настоящие, я-то знал, что это не так, что до настоящих многим из них далеко.

Лучше всего у меня в то время получались Деды Морозы и Снегурочки. Во-первых, я на них набил руку, довольно много сделав к Новому Году, а во-вторых, делать их не так уж и сложно: у них практически нет тонких деталей. Конус шубы до пят, красной у Деда Мороза и голубой у Снегурочки (из цветного стекла - делать из бесцветного стекла, а потом раскрашивать я считал ниже своего достоинства, ведь я уже умел пользоваться красителями так, чтобы получать цветное стекло нужных оттенков), головы в покатых зимних шапках, мешок для подарков, крупной тяжелой каплей стекающий по спине Деда Мороза, обозначение его бороды и волос Снегурочки, руки в рукавицах - вот, в общем, и все.

При всей простоте изготовления они получались очень обаятельными. Размерами были в тогдашний мой мизинчик - то есть в полмизинца взрослого человека. Одна пара осталась в мастерской, на полке, никому не подаренная, и Ирку она восхитила.

- Ой, как здорово!

- Возьми, - сказал я. - Я тебе их дарю. Они твои.

Она засмущалась - может, искренне, а может немножко для виду.

- Ой, а тебе не будет их жалко?

- Не будет, - сказал я. - К следующему Новому году я их еще наделаю. Мне жалко только того, что я не додумался тебе их подарить к этому Новому году. Это даже не подарок, а так, пустяки. Настоящий подарок я тебе еще сделаю, что-нибудь хорошее придумаю... Надо сообразить, что.

- Здорово! - Ирка разглядывала фигурки на свет. - Смотри, они у тебя светятся как-то так, как ни у кого больше не светятся.

Она, естественно, тоже знала толк в хорошем стекле. Стекло и работа с ним окружали ее, как и меня, с самых пеленок.

А я стал придумывать, что бы такое для нее сделать. Жизнь теперь текла гладко и спокойно, четверо придурков перестали за нами гоняться, и, по-моему, они в школе порассказали обо мне нечто невообразимое, потому что на меня начали поглядывать с уважением и опаской. Иногда мне казалось, что многие, и старшеклассники в том числе, шушукаются при моем появлении. И мне это нравилось.

Приблизительно тогда же произошло одно событие, которому предстояло аукнуться спустя много лет. Я подобрал раненого вороненка и выходил его. Вороненок, когда вырос, стал настоящим красавцем, очень умным и совсем ручным. Я назвал его Артуром, и он быстро научился кричать "Ар-ртур жр-рать!", когда ему хотелось есть, или "Доктор-р!" - это значило, что он хочет кусочек своей любимой (и бывшей тогда большим дефицитом) "Докторской" колбасы. Он любил сидеть в мастерской, наблюдая, как я работаю, а когда ему становилось слишком жарко (хотя, вообще-то, тепло он любил), он подлетал к окну и кричал: "Отвор-ри!" И с Иркой подружился быстро, усвоив, что она всегда приносит ему что-нибудь вкусненькое, и встречал ее радостным криком "Ир-ра кор-рмит Ар-ртура!"