Ричард Матесон - Путь вниз

«Двенадцать дюймов», – подумал Скотт, медленно спускаясь вниз по веревочной лестнице, которую он сделал сам и прикрепил к кирпичу, стоявшему на ступеньке.

Всего двенадцать дюймов, но для него-то они были все равно что сто футов для человека нормального роста.

Скотт полз по лестнице очень осторожно, потому что при каждом движении больно ударялся костяшками пальцев о шершавую цементную стену.

Надо было ему раньше подумать о том, чтобы лестница не прижималась вплотную к стене. Но что поделаешь, теперь уже поздно, он стал слишком маленьким, чтобы исправить эту ошибку. Ведь, даже до боли в мышцах и суставах вытягивая тело, он уже с трудом доставал ногой до следующей провисающей ступеньки – и еще до одной, и так – до конца лестницы.

Поморщившись, Скотт плеснул себе в лицо студеной воды. Он едва достает до края наперстка; через два дня уже не будет доставать и, вероятно, не сможет спуститься по веревочной лестнице. Что он будет делать тогда?

Стараясь не думать о бесконечно множащихся проблемах, он пил пригоршнями холодную колодезную воду; пил, пока не стало ломить зубы.

Затем вытер о халат лицо и руки и вернулся к лестнице.

На полпути наверх Скотту пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Он висел, перекинув руки через ступеньку, сделанную из обыкновенной ниточки.

«А что, если паук появится сейчас у верхнего конца лестницы? Что, если поползет вниз прямо на меня?» – Скотта передернуло.

«Довольно!» – обратился он с мольбой к рассудку. Но на самом деле спасаться от паука было бы много сложнее, если бы рассудок постоянно не готовил Скотта к худшему и в голове не стояли бы все время картины дикой расправы гадины с ним.

Одолеваемый страхом, Скотт снова нервно сглотнул. Да, нужно все время быть готовым к худшему. Глотать было больно.

– О, Боже, – пробормотал он. Только на милость Бога ему теперь и оставалось уповать.

В зловещей тишине Скотт дополз до конца лестницы и направился к холодильнику, от которого его отделяла добрая четверть мили.

Мимо огромных колец шланга, рукоятки грабель, для него – толщиной с дерево, – мимо колес косилки, высотой с дом, мимо плетеного стола, высотой в полхолодильника, который сам высился подобно десятиэтажному зданию. От голода у Скотта уже начало сосать под ложечкой.

Он стоял, запрокинув голову, и глядел на белую громаду. Ему не надо было рисовать в своем воображении облака, плывущие над цилиндрическим выступом холодильника, Скотт и так видел в нем вершину высоченной горы, путь до которой составлял не одну милю.

Взгляд упал вниз. Скотт заохал, но вдруг затих, услышав прерывистый грохот. Сотрясая пол, опять заработал масляный обогреватель. Он так и не мог привыкнуть к этому ужасному звуку. Включаясь, обогреватель всякий раз взрывался каким-то особенным ревом. Но, что еще хуже, казалось, что с каждым днем его грохот становится все громче и громче.

Долгое время, как показалось Скотту, он простоял в нерешительности, глядя на белые, как клавиши пианино, ножки холодильника. Стряхнув наконец с себя мрачную подавленность, сделал резкий вдох. Стоять так вот без конца не имеет никакого смысла: либо он доберется до печенья, либо умрет с голоду.

Погруженный в разработку плана, Скотт шел вокруг плетеного стола.

Как и на всякую горную вершину, на верх холодильника можно было забраться разными путями. Но все они были не из легких. Он мог бы попробовать взобраться по лестнице, которая была приставлена к топливному баку, рядом с косилкой, на его крышку (а для Скотта уже это было почти равно покорению Эвереста), по ней пройти к груде картонных коробок, перебежать по широкому кожаному чемодану Луизы к нитке, свисающей с холодильника, и по ней вскарабкаться к цели. Он также мог попробовать залезть на красный, с ножками крест-накрест, столик, с него перепрыгнуть на картонки, опять же пройти по чемодану к нитке и по ней забраться наверх. И был еще один путь. Скотт мог попытаться залезть на стоящий рядом с холодильником плетеный стол и уже с него начать долгий и опасный подъем по свисающей с белой громады нитке.

Скотт отвернулся от холодильника и посмотрел в противоположный конец погреба – на стену скалы, на принадлежности для крокета, на поставленные друг на друга садовые кресла, на пляжный зонтик, украшенный пестрым рисунком, оливкового цвета складные брезентовые стулья. Он глядел на все это глазами, в которых застыло отчаяние.

«Неужели нет иного пути наверх? Неужели, кроме этого злосчастного печенья, в погребе нет больше ничего съестного?»

Взгляд Скотта медленно двинулся по верхнему краю скалы. Там, наверху, еще лежал один-единственный засохший ломтик хлеба. Но Скотт знал, что туда он ни за что не полезет: страх, внушенный пауком, подавлял все. Даже голод не заставил бы его снова забраться на скалу.

Вдруг Скотт подумал: «А пауки съедобны?» От отвращения в желудке что-то протестующе забурчало.

Он выкинул эту мысль из головы и вновь обратился к стоявшей перед ним задаче.

Во-первых, трудность заключалась в том, что с голыми руками ему ни за что было не забраться наверх.

Скотт прошел к противоположной стене погреба. Через изношенные подошвы сандалий леденящий холод пола обжигал его ступни.

В сумраке отбрасываемой топливным баком тени он пролез сквозь обтрепанные края щели в картонной коробке. «А что, если паук подкарауливает его там?» Скотт замер – одна нога в коробке, другая снаружи, – сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он сделал глубокий вдох, придавший ему решительности, и сказал себе: «Это же всего лишь паук, а не опытный тактик».

Заползая все дальше в заплесневелую глубину картонки, Скотт безуспешно пытался убедить себя в том, что паук не был разумным существом, а жил, подчиняясь лишь инстинктам.

Потянувшись за ниткой, Скотт коснулся холодного металла и тут же отдернул руку. Он сделал еще одну попытку. Оказалось, что это была обыкновенная булавка. Губы скривились. Обыкновенная булавка… Для него она была размером с рыцарское копье.

Найдя нитку, Скотт размотал ее примерно на восемь дюймов и потом, скрежеща от напряжения зубами, целую минуту тянул, дергал ее, пока наконец не оторвал от катушки размером с бочонок.

Вытащив нитку из картонки, уже с ней он вернулся к плетеному столу.

Затем совершил поход к штабелю бревен, где отломал для себя колышек длиной с половину своей руки. Отнеся свою добычу к столу, он привязал к ней нитку. Теперь Скотт был готов.

Первый бросок труда не составлял: как две лозы, ножку стола обвивали два прутика толщиной с тело Скотта. Тремя дюймами ниже первой полки стола прутики оторвались от ножки и устремились под углом к полке, затем, описав дугу, вновь сплелись около ножки, уже тремя дюймами выше полки.