Георгий Вирен - Путь Единорога

И как же мне быть теперь, когда я понял нелепость слепой этой жизни?

- ...Мила, - протяжно позвал он, и в пустом доме голос прозвучал одиноко, глухо. И сразу заскулил Карат. Матвей тяжело встал с дивана, вышел в сени - Карат бросился к нему, стал тереться о ноги, будто почуял тоску хозяина, захотел утешить его.

- Ничего, пес, ничего, это пройдет, - сказал Матвей, глядя в темные собачьи глаза.

- Вот видите, - сердитый молодой заведующий отделением, весь в бороде, потряс перед гостями историю болезни, - фактически иду на должностное преступление. Я бы вам и слова не сказал, потому что о наших пациентах мы даже родственникам имеем право не все сообщать, а уж посторонним - вообще ни-ни. Вам просто повезло, я Николаю Николаевичу отказать не могу. Он учитель моего отца...

- Так вы что же, - обрадовался Семен, - профессора Николаева сын?

- Знаете его?

- Как же нам Вениамина Захаровича не знать! - почти возмутился Константин. - Обижаете, Андрей Вениаминович! В прошлом году он меня к себе в Новосибирск пригласил лекции читать, целый месяц каждый день виделись...

- Так вы даже коллеги? А зачем вам эта несчастная девица? Как она-то связана с теоретической физикой?

- Понимаете, Андрей Вениаминович, - замялся Семен, она, возможно, связана с людьми, исследования которых... любительские, так сказать, исследования, соприкасаются с темой, которой сейчас занят Николай Николаевич...

Врач с подозрением посмотрел на бубличное лицо Семена.

- Ну ладно, - и раскрыл историю болезни, стал листать. - В общем, ничего хорошего... Суицидальный синдром... Впрочем, вам наши термины ни к чему, буду проще... Двадцать пять лет ей. Закончила музыкальное училище, работала преподавателем музыки в детском саду... ушла оттуда... нигде не работала... Лечащий врач говорил мне, что подозревает... ну, очевидно, она пела в церкви: иногда начинает петь что-то религиозное, вроде псалмов, но бессвязно. А нам попала в октябре прошлого года. До этого - за три дня две попытки самоубийства. Причина неизвестна. Первый раз наглоталась не знаем чего - каких-то таблеток, но ее просто вывернуло... Это ее мать рассказала, вдвоем с матерью они живут... Два дня лежала пластом, а потом, значит, вскрыла себе вены. Повезло: мать со службы вернулась раньше обычного. Вызвала "скорую", всю в кровище ее в Склифосовского привезли. Спасли. Оттуда - прямо к нам. Там один раз пыталась повеситься на простынях. У нас тоже была попытка... В первые месяцы бывали истерические приступы, сейчас - потише. В контакт не вступает ни с кем, почти не говорит. Вообще речь нарушена, бессвязна. Чрезвычайно неряшлива, не умывается, не причесывается... Вообще же физически она совершенно здорова. И чувствуется, что была красива. Если вы хотите с ней поговорить, то с полной ответственностью предупреждаю: ничего не выйдет. Во всяком случае, пока.

- А как долго продлится это "пока"? - осторожно спросил Константин.

- Не могу привыкнуть, - вдруг с натянутой улыбкой сказал врач. - Уже пятнадцать лет в психопатологии, а не могу. Наверное, никогда не смогу... Вот когда мне такой вопрос задают, чувствую, как у меня сердце смещается. Просто физически чувствую, как оно - раз и набок... Такой вот эффект странный... Ну, вы не родственники, вам скажу просто: это самое "пока" может вовсе не кончиться. Никогда. Через год-два сдадим мы девицу в другое учреждение, и там она будет... до могилы. Но, впрочем, это не единственный вариант. Организм очень крепкий, молодой, и все еще может нормализоваться. Но необязательно. Вы ведь, как ученые, понимаете, что на самом деле мы ни черта еще не знаем ни о человеке, ни о природе... Что вы, физики, что мы, врачи, только диссертации защищаем да щеки надуваем, а по правде-то...

Заведующий отделением не договорил, захлопнул историю болезни и безнадежно махнул рукой.

...В босоножках с перепонками, похожих на детские сандалики, в сереньком платьице, скромном, никаком, в платочке, по-сиротски повязанном, она возникла из тумана и спросила совсем негромко, а Матвей ясно услышал, хотя и был далеко от калитки. Услышал, будто над ухом сказали:

- У вас комната на лето не сдается?

Ходить с этим вопросом начали с января, и Матвей всегда отвечал "нет". Но комната была, и тетя Груня берегла ее для неведомой Матвею усть-лабинской племянницы, которая когда-то давно приезжала гостить и теперь тоже ожидалась. Не первое лето ожидалась, да все никак не ехала и на тети Грунины приглашения не отзывалась. Комната пустовала, а в сентябре тетя Груня понятливо вздыхала: "Конечно, у них там, в Усть-Лабинске, благодать, лето до октября, чего ей тут делать..."

Матвей неизвестно отчего вдруг решил распорядиться не своим жильем и даже не подумал, как объясниться с хозяйкой.

- Смотрите, - открыл он дверь в узкую комнату.

Девушка поглядела на обтерханный древний столик, на стул ему под пару, на матрац с ножками, на картину "Витязь на распутье" и подошла к окну. Заглянула, привстав на цыпочки, - что там, под ним. Там был сад, начинавшийся сразу от дома - яблоньки, кустики вразброс...

- Сколько вы берете?

- За все лето - триста, - ответил Матвей наобум и, войдя в роль хозяина, спросил: - Вы одна или с детьми?

- Одна...

- А вот здесь - готовить, - показал он на кухоньку.

Девушка взглянула небрежно.

- Я в конце мая приеду. То есть на той неделе. И все время, наверное, буду жить. Вас тут много людей?

- Я да старуха.

- Это вы жену так зовете? - насмешливо посмотрела она на Матвея.

- Нет, хозяйку, - почему-то смутился он. - Она настоящая старуха, семьдесят пять лет...

- А-а, - протянула девушка и опять заглянула в окно. - А цветы у вас есть?

- Растут какие-то...

Матвей не помнил точно, есть ли цветы на участке.

- Вы - жилец? Снимаете?

- Да.

- На лето? Или весь год?

- Весь год. Я живу тут.

- Значит, договорились.

И когда она исчезла - не ушла, а именно исчезла, - Матвей протер глаза, как будто со сна, и вдруг быстро похромал к калитке, выглянул на улицу... А девушки там не было. Туман был, туман майского утра - легкий и нежный. И тогда ему показалось, что девушка соткалась из тумана и растворилась в нем, и было в ее явлении нечто загадочное, нечто не принадлежащее твердому миру вещей и простых событий, нечто родственное наваждению, мороку, и то была не шутка, не обман чувств и напряженных нервов: Матвей вдруг понял, что с самого начала подспудно смутило его Карат, голосистый, заливистый Карат почему-то смолчал на этот раз и теперь лежал у крыльца, тихо урчал и косил испуганным темным глазом.

Опираясь на клюку, вернулась из магазина хозяйка.

- Тетя Груня, а я комнату сдал, - склонил он повинную голову.

Старуха постояла молча, обдумывая.

- Кому сдал-то? - спросила наконец.