Феликс Дымов - Прогулка

6

Грегори Сотт считал себя везучим человеком. Причину этого везения он находил, главным образом, в своем легком нраве. Зачем судьбе обрушивать на индивидуума неприятности, если индивидуум на подобные штучки не реагирует, а улыбается еще лучезарнее, еще беззаботнее спит? В борьбе с ним судьба сдалась первой. И если все-таки кое-что изредка выкидывала, то, скорей всего, по ошибке, ибо всем известно: старуха слепа, как гранитный валун, как ухоногий прилипала с планеты Бэт-Нуар. Профессию биотехника Грег выбрал по собственной воле, вполне осознанно и без раздумий. Родители подарили ребенку к десятилетию набор "Юный генетик". Ребенок раскрыл коробку - и весь неживой мир перестал для него существовать, поскольку живой предстал таким многообразным, таким переменчивым и таким несовершенным, что так и хотелось немедленно его переделать. И Грег приступил. Набор, разумеется, снабжен ограничителями: безрассудным и опасным экспериментам геноконструкторы поставили заслон. Но разве поставишь заслон буйной мальчишеской фантазии? Примерно через неделю на подоконнике Греговой комнаты красовался горшок глазастой герани. То есть "глазастой" в самом натуральном смысле этого слова: вместо листьев к ее стебелькам были привиты глаза спаниеля. Жизненные функции растения не нарушились - герань пышно цвела, глаза исправно следили за солнцем, поглощали свет, раскрывались по утрам, закрывались на ночь. Может, о дерзком ботанике-новаторе заговорили бы с восхищением, не будь щенячьи очи такими грустными, не гляди они все разом на людей с немым укором и не лей в жаркие дни после поливки крупные сладкие слезы. Так и так родители долго бы не выдержали. Развязку ускорил тот факт, что ребенок рыдал вместе с геранью ежедневно. Не только тогда, когда подносил к горшку лейку с водой. Но и тогда, когда кто-то из приятелей забывал на подоконнике разрезанную пополам луковицу. Или когда в любой из многочисленных глаз попадала соринка, и весь букет начинал страдальчески моргать... Кошмар усугубился тем, что ни у кого не поднималась рука "усыпить" растение или, скажем, засушить для гербария. После бурных Греговых клятв никогда-никогда ни за что на свете ни вот настолечко не искалечить ничьей жизни, герань сдали в "Скорую биологическую помощь". Но и несколько лет спустя если в семье Соттов кто-нибудь заговаривал о собаках, наступало молчание, и родителям и мальчику виделись спаниельи очи на зеленых стебельках.. Если б не Рума, "собачья" тема так и осталась бы в доме запретной. Опытов, правда, Грегори не прекратил. И снова его подвела любознательность. "Научная любознательность! - обязательно подчеркивал мальчик. - Священный грех!" Но если уж уточнять, то в неприятность его ввергла излишняя практичность. Грег не любил темноты. И чтоб она ему не докучала, подсадил себе в ногтевые клетки фотофорный ген светлячка. Сначала на левую руку. Потом, для симметрии, на правую. Пока у Грега тлели холодным зеленым светом только ногти, отец за столом неопределенно хмыкал и закрывался телегазетой. Но беда в том, что вскоре на мальчишке зацвели и стали дыбом волосы. Даже обстриженные наголо, они нежно переливались под кожей, пылали тысячами огненных искр из пор. В темноте фамильный череп Грега напоминал Луну в новолуние и звездный небосвод. Клетки не то заряжались, не то заражались одна от другой, но в один, отнюдь не прекрасный день экспериментатор засиял с головы до ног, как электролампочка. Одежда не скрывала дефекта: чем плотнее бедняга кутался, тем сильнее светился. Грег с успехом сыграл в спектакле привидение, и это было единственной радостью - вслед за сценическим дебютом ему, по настоянию слабонервных зрителей, пришлось даже от кино отказаться. Запас неприятностей этим не исчерпался: свечение дошло до роговицы глаз, собственный ее блеск затмил свет внешний. В результате Грегори Сотт, десяти с небольшим лет от роду, практически ослеп. Лечить страдальца выпало молодому здоровенному парню, вроде Ильи. Парень раздел экспериментатора донага, бесцеремонно пошлепал по разным местам, даже послюнил и потер пальцем светящееся плечо. И вдруг захохотал таким гулким басом, что кожа Грега телевизионно замерцала в такт жутким звукам. - Самоцвет! Гнилушка! Китайский фонарик! Светофор! - выкрикивал парень, не переставая хохотать, вздувая одновременно изолирующую камеру, обкладывая тело мальчика датчиками, разматывая пучки проводов и шлангов. - Ты, алхимик, на меня не обижайся, я таких чучел сроду не видел... Не жаль будет проститься с боевой раскраской? К этому времени Грег испугался по-настоящему. Шутка ли, а ну как зрение не вернется? Поэтому издевательский хохот здоровяка-врача воспринял с облегчением: смеется специалист - значит, верит в успех. Над несчастьями ближнего не смеются. "Больного" поместили под колпак. Закачали в воздух активаторы. И сказали: "Терпи, алхимик. Сейчас тебе станет немножко... скучно". Безболезненная сама по себе, процедура лечения оказалась нестерпимо долгой. Даже на ускоренную регенерацию кожного покрова требуется двенадцать дней. А ежели операцию для гарантии повторят трижды? Мучительно тянулись первые две недели: читать нельзя, смотреть видео нельзя, решать задачки и колдовать над колбами тоже нельзя. Волей-неволей Грег проделывал мысленные эксперименты, сочинял программу предстоящей жизни. Очень помогла гипнопедия: упросил врача прописать тройной сон и насыщенное обучение. Наряду со школьными знаниями впитал начальный курс генетики, основы биотехнологии. Так что когда выкарабкался, вопрос "кем быть?" не возникал. Насмешливый врач вымыл из организма чужеродные гены. И все же без остаточных явлений не обошлось: едва Грегори Сотт начинает злиться, глаза застилает грозный зеленый блеск, и он слепнет от ярости. Распугав нескольких подружек, Грег понял, что если не хочет прозябать в жалком одиночестве, то обязан сменить нрав. И он сменил. И слывет нынче самым везучим, самым легким, самым беззаботным в общении человеком, желанным в любой компании. Что не помешало ему угодить на обед к неведомому космическому монстру. И не в качестве гостя. А в качестве закуски! Грег рывком сел, постучал кулаками по подлокотникам ложекресла. Оболочка все больше приспосабливается к формам человеческого тела. Ложекресло вовремя "сгущается", вовремя растекается для сна и отдыха, утапливается, стоит встать, размяться и пнуть его ногой. На передней части оболочки впадины и рифления, ложекресло опоясывает выступ, клубится жуткое месиво корешков и жил. Сравнение напрашивается неутешительное: так, вероятно, действует желудок удава после заглатывания кролика. Просто удав в данном случае гигантский, вместо кролика попались три барана, и потому пищеварительный процесс затянулся. Кастрюлька отросла, крышка набухает, варганится горчичка и прочие приправы к желудочному соку... Если б не эйгис, маленький охранитель кусочка родины, все бы давно кончилось. Да не иссякнет его энергия, да не истощится ресурс! Грег облизал губы. Черт те что! Никому не расскажешь. Даже наедине с собой не произнесешь вслух. Славный век космической эры - а тебя и двух твоих друзей чавкнули и пробуют переварить. Лихо, а? Он повернул голову, шумно подышал себе на предплечье, потер рукавом бездонный зрачок эйгиса. Полезная вещь в хозяйстве. Особенно вдали от дома, в неблагоприятных для человека условиях. Скажем, в этой удивительной среде - живой и переменчивой. Не потому, в частности, что переменчивой. А потому именно, что живой. Ибо только эйгису по силам наладить со средой неразрушающее взаимодействие. Самый как раз важный момент - неразрушающее: какому нормальному индивидууму придет в голову спасать свою шкуру ценой жизни неведомой и чужой? Ни Грег. ни Ляпа, ни Илья не обменялись ни словом. Но и без слов ясно: такой немыслимой цены никто из них не заплатит. С самого начала судьба поставила друзей перед выбором: лезть напролом или ждать. По сути, никакого выбора и нет, чистая видимость. Сколько ждать - и то неизвестно. Везунчик! Вот уж поистине. Кто другой может похвастаться, что его элементарно схарчили? Интересно, этому космическому облу, стоглазну-и стозевну, всегда на завтрак влюбленных подавай или он и прочими разумными не побрезгует? А также псевдоразумными? Приматов среди захваченных хватало и в брачной расцветке, и без оной... Тест гордым чадам человеческим! Какая-то зараза переваривает тебя изо всех своих желудочных сил, а ты не смей и пальцем пошевелить. Три Ионы во чреве кита! Библейский Иона тоже лишь молитвы господу богу возносил. Вот барон Мюнхаузен в той же ситуации - тот не церемонился, тот отплясывал шотландскую джигу, приводя чудо-юдо в неистовство, отчего там и не засиделся. Может, и нам попробовать? Грег осторожно притопнул ногой. Оболочка заколебалась, однако ответных катаклизмов не последовало. Повторять опыт Грег не рискнул: все же психология у современного путешественника не баронская. Обойдемся без джиги. А без чего не обойдемся? Что предпринять? Больше всего Грега тревожило молчание Айта. Это могло означать все что угодно. От переброски их парализованной троицы в иной мир, далекий и чуждый, и вплоть до самого худшего - гибели Ляниного брата. Ляна, девчонка, видевшая его последней, прорвалась внутрь летающей тарелки. Почему же он, дюжий детина, не прорвался, не применил оружие? Хотя какое оружие на скуде? Пучок едучего газа да простейшие резаки. Мелочь, порядочного пришельца не раздразнишь. Но если все-таки раздразнил? И коллапсирован за это антигравитаторами в микроскопическую черную дыру чем не версия? Они-то трое все вместе, "на прямом проводе". Но трое - это лишь три четверти команды. Не считая собаки. Любые рассуждения хороши ровно до тех пор, пока ни с кем ничего не случилось. А если именно е Айтом и случилось? Проклятая неизвестность! Наружу не вылезешь, за оболочку не заглянешь не пробиваются сквозь нее ни направленная связь, ни рентгеновские лучи. Общаются между собой - и то спасибо. Общий непроницаемый слой... Выходит, на три Ионы один кит? Вот желудков у скотины не меньше трех. По отдельному пищеварительному тракту на брата. А также на сестру. Бессилие перед обстоятельствами Грег почти целиком относил на свой счет. Все-таки половину названия его профессии составляет слово "био". Других биологов в их маленьком экипаже нет. Да вот и он, профессионал, ничего серьезного для спасения предложить не может. Задачка типа "как цыпленку вылупиться из яйца, не разбив скорлупы" решения не имеет. Одно утешение: пленники - не цыплята, а обл - не яйцо. Любой организм рано или поздно исторгает из себя то, что не сумел переварить. Каким бы длительным ни был его жизненный цикл, исторгнет! Постыдно людям сидеть и в ожидании свободы не чирикать. Вдвойне постыдно, пожалуй, получить ее... ммм... таким путем. Но трижды и четырежды постыднее казниться безнадежной печалью по Айту, которому, может, в эту самую секунду нужна помощь. Знать бы наверняка Грег бы ни перед чем не остановился. А потом уж, задним числом, придумывал себе оправдание... Так ведь это ж - знать! - Йеееее! - воскликнул он, делая серию выпадов рукой, ногой и снова рукой и позабыв о неотключающейся связи. - Умбара-цтек! - С добрым утром, Серебряное Горлышко! - немедленно отозвалась Ляна, без зазрения совести намекая на повышенную эмоциональность его "самовыражения". - Как спалось? - Тут утр больше, чем вечеров, засыпаешь чаще, чем просыпаешься! ответил, не смущаясь, Грег. - Полудремы-полугрезы! Полумыслишь - полуспишь. Эйгисы, видно, старались облегчить подопечным жизнь - пленников действительно все время клонило ко сну, любое пробуждение поневоле приходилось числить утром. Время потеряло смысл. Оно произвольно ускорялось, так же произвольно переставало течь вовсе. Может, непроницаемые оболочки пропускали его внутрь с искажениями? Дремота облегчала унизительное ожидание. Но вот мысли об Айте, само это унижение... - Что нам обещают биологические науки? - подчеркнуто бодро поинтересовалась девушка. - Долго еще нам пребывать в заточении? - Пока не выйдем! - ответил Грег, пожав плечами. - Эй, Илья-пророк, ты согласен? Связь передавала отчетливое сопение. Наивная маскировка продолжалась: говорили уже в полный голос, а изображений не зажигали. Похоже, Илья разминается. Приседает на одной ноге. Или балансирует на голове. - Простите, сэр, не разобрал. Это согласие или возражение? - приставал Грег. - Междометие! - пропыхтел Илья. - Прекрасно! Раз части речи освоены, начинаем пресс-конференцию для земных и инопланетных журналистов, - затараторил Грег. - Итак: нарушение облом дипломатической неприкосновенности хомо сапиенса в гастрономических целях. - Кем-кем? - одновременно удивились влюбленные. Ни двусмысленное положение пленных, ни беспокойство не разрознили их дружного дуэта. - А помните - "чудище обло, озорно, стозевно и лаяй"? Вот я имечко и позаимствовал... - Быть посему!-Илья, заканчивая разминку, гулко выдохнул. - Вначале всегда было слово. Слов порой бывало так много, что до дела не доходило... Привет, Ляна! - Привет, Илько! - откликнулась девушка. - Привет, Иленуца, - повторил Илья взволнованно и протяжно, наполняя свои слова особенным, понятным только им двоим содержанием. - Спасибо, Илько, - помолчав, сказала девушка. Тоже словно из сокровищницы зачерпнула, согрела в ладонях и подала... Грег почувствовал себя лишним. Сколь бы мало ни говорилось, говорилось не для него. Как назло, условились связь ни в коем случае не отключать. Ну и обстановочка, если парочке не пошептаться наедине! - Пресс-конференция продолжается! - напомнил он о своем присутствии, сжимаясь в ложекресле в комочек. Хорошо, никто не видит. - Прошу задавать вопросы. - Грег, у тебя связь отключается? - невинно спросила Ляна. - Закройся на минутку, а? - Да вы что ж, думаете, я подслушиваю? - с нарочитым возмущением вскричал третий лишний. - Да очень надо! Секретничайте сколько вам влезет! Грегори Сотт заблокировал связь. Глаза его застлало слепой зеленой пеленой. "Обл! Питон недожаренный! Обжорный мешок! - шипел он сквозь зубы, щипля и выкручивая упругие подлокотники ложекресла, яростно пиная ногами круговой выступ, ощеренный, как бульдожья челюсть. - Навязался на наши головы!" Эта ярость, эта реакция на извечную человеческую зависимость не облегчила души. Да и не могла облегчить. Потому что минутой раньше Сотт поймал себя на подлой мыслишке: из-за вас, голубята, вляпались! Не потащи их Айт для объяснений на Ягодку - и не было бы этого кокона, этой обвитой алчными прожилками тюрьмы. Грег сцепил пальцы и несколько секунд не двигал ни одним мускулом. Ярость улетучилась, и это было хорошо. Но как же легко сходят с человека жертвенность и альтруизм, едва его ткнут носом в... в собственное бессилие! Эйгис покалывающей теплой искоркой возвестил, что принимает сигнал вызова.