Кирилл Бенедиктов - Война за «Асгард»

«Немыслимо, – сказал себе Ки-Брас, поднимаясь на пятьдесят шестой уровень. Лифт, в отличие от центрального, был непрозрачным – тускло-стальное яйцо без зеркал и окон, обшитый внутри белоснежной пеномассой. – Сначала посланец Тонга, без всякого стеснения заговаривающий со мной прямо на крыше. Затем пакет на имя Паркера – а ведь никто не знал, что я выберу именно это прикрытие. Чем все закончится? Вербовкой в Подполье?»

Номер был стандартным – гостиная, спальня, ванная комната с ионным душем и тренажерами. Ки-Брас, не снимая плаща, прошелся по гостиной, приклеивая на стены серые шарики размером с маленькую горошину. Наклеив последний, нажал кнопку на массивных, стилизованных под середину прошлого века часах «Ролекс». Шарики растеклись по стенам и исчезли, истончившись до полумикронной толщины; секундная стрелка часов замерцала сиреневым огнем, свидетельствуя, что комната защищена надежно. Тогда Ки-Брас не спеша снял плащ, аккуратно повесил его на плечи стоявшего в нише платяного манекена – тот тотчас вытянулся и немного раздулся, имитируя фигуру владельца одежды, – подошел к низкому столику и положил на него пакет. Поводил над ним ладонью с широко разведенными пальцами. Затем опустился в глубокое кресло и некоторое время неподвижно сидел в нем, думая о пакете. От пакета не исходило угрозы. Аура вокруг него была светло-желтой, цвета здоровья и телесной мощи, кончики пальцев ощущали слабую вибрацию, но понять, что находится внутри, Ки-Брас не мог. Во всяком случае, это не бомба, подумал он, вскрывая пакет.

Там оказался мяч для игры в гольф и фигурка Дарумы, сидящего в позе лотоса. Ки-Брас подкинул мяч в руке и присвистнул. И он, и Продавец Дождя были страстными любителями гольфа, и все атрибуты этой игры служили им чем-то вроде пароля. Мяч, скорее всего, означал, что дело, о котором с ним собирались говорить, чрезвычайное и спешное. Фигурка Дарумы содержала послание. Джеймс попробовал нажать Даруме на голову, подергал его за скрещенные ноги. Статуэтка казалась литой, никаких кнопок на ее поверхности он не увидел.

– Тонг, старый дьявол, – проворчал Ки-Брас. Вся эта самодеятельность начинала действовать ему на нервы. Такое впечатление, что Продавец Дождя впал в детство и воображает себя шпионом эпохи Сунь Цзы. «Тонкость, тонкость!» – учил хитрый китайский стратег две с половиной тысячи лет назад. Но, черт возьми, это даже для Продавца Дождя слишком тонко.

Внимательно осматривая статуэтку, он заметил, что ее основание было слегка вогнутым, причем углубление имело овальную форму. Джеймс вложил в углубление подушечку указательного пальца правой руки; в то же мгновение глаза спящего Дарумы открылись и в воздухе замерцала небольшая размытая голограмма. Ки-Брас различил самого Продавца Дождя, сидевшего в плетеном кресле на берегу бассейна. На заднем плане виднелось белое бунгало, утопающее в густой зелени. «Это не Корея, – подумал Ки-Брас. – Таиланд или Вьетнам, во всяком случае, растительность тропическая. В Стране Утренней Свежести такую можно найти только в оранжереях».

– Привет, Джеймс, старина, – Продавец отсалютовал ему высоким бокалом. – Сразу отвечаю на все твои вопросы: о том, что ты въехал в страну под именем Паркера, я узнал от своих людей в аэропорту и тут же распорядился послать тебе этот пакет. С Ли тебе придется встретиться, это мой партнер и абсолютно проверенный человек, хотя и полный поц – так вы, белые, кажется, говорите? Послал я его к тебе потому, что он один знает, как до меня добраться. Я прячусь, Джимми-бой, я залег на топчаны, как вы выражаетесь. Ты не поверишь, но я боюсь. Забавно, правда? Ли передаст тебе мои условия; если согласишься, мы встретимся, если нет – думаю, увидимся уже в следующей жизни. – Тут Продавец Дождя сделал паузу и отхлебнул из бокала. – Независимо от исхода наших переговоров я намереваюсь сменить имя и место пребывания. То, что я знаю, Джимми-бой, может ускорить не только мою смерть, но и смерть гораздо более могущественных людей. Час назад я бросил стебли тысячелистника; выпала гексаграмма «ГЭ». Надеюсь, ты помнишь ее. Вань И считает символом этой гексаграммы змею, сбрасывающую старую кожу. Если колеблешься, брось монетки. Выпадет «ГЭ» – найди Ли. Он будет ждать тебя в баре на сорок девятом уровне. И помни, Джимми-бой, у нас очень мало времени.

Очень. И вот что, друг мой, ты – единственный из всей этой белой своры, который может остановить то, что уже происходит. Помни об этом, когда будешь принимать решение. Нинь хао.

Голограмма мигнула и растаяла. Ки-Брас посмотрел на Даруму – глаза фигурки погасли, она вновь стала равнодушной и неживой. «Стебли тысячелистника, – хмыкнул Джеймс. – Старый пень точно спятил. Залег на топчаны – господи, когда-то, сто лет назад, я где-то вычитал такое выражение – у кого-то из классиков: то ли у позднего Диккенса, то ли у раннего Кинга. А я ведь не психиатр, я контрразведчик, и у меня чертовски мало времени. Непонятно, что творится в Нью-Йоркском транзитном секторе, Аннабель вторую неделю раскручивает дело о японских „кротах“ в системе Второй национальной сети, Литвак никак не может расколоть взятого практически на месте преступления Хонки-Тонки. А шеф Одиннадцатого отдела сидит в дурацком отеле, смотрит дурацкие любительские голограммы и слушает свихнувшегося китайца». Тем не менее он порылся в карманах, извлек оттуда три монетки и, старательно потряся их в кулаке, бросил на стол. Выпали два орла и решка. Он взял карандаш и провел прямо на столике непрерывную линию – девятку. Снова потряс монетки. Две решки и орел. Над первой линией появилась вторая – прерывистая шестерка. На третий раз выпали два аверса и реверс – прямая линия. Снова три орла. «Интересно, – подумал Джеймс, отчерчивая карандашом еще одну прямую линию над проявляющейся из океана случайностей гексаграммой. – Осталось два броска. Не может же эта желтая обезьяна подстроить стохастический процесс, для этого надо быть господом богом. Ну-ка, ну-ка, вот сейчас снова выпадет два реверса, и Продавца можно будет спокойно послать к его китайско-филиппинским предкам...» Он бросил монетки. Выпали три орла. Последний раз он бросал, уже не сомневаясь, что будет. На столике была записана гексаграмма «ГЭ», «смена», одна из наиболее прозрачных и недвусмысленных гексаграмм древней Книги Перемен. Ки-Брас прикрыл глаза и медленно произнес на мандаринском наречии:

– Если до последнего дня будешь полон правды, то будет изначальное свершение, благоприятна стойкость. Раскаяние исчезнет[3].

Поразительно, до чего совершенной оказалась эта система, созданная четыре тысячи лет назад первобытными племенами Шан и пережившая все империи великого Китая. На стеблях тысячелистника, на монетках, на компьютерах гадали миллионы людей по всему тихоокеанско-азиатскому региону. Джеймс научился разбирать послания Книги в Оксфорде, участвуя в семинаре профессора Донелли – тот был фанатиком китайской культуры и ни одного шага не предпринимал, не посоветовавшись с И Цзин. Как-то, года два спустя, он заметил – почти случайно, просто по привычке прокручивать и анализировать события прошедших месяцев, – что большинство предсказаний Книги в той или иной степени сбывается. Более тщательная проверка показала, что многое здесь зависит от изначальной готовности воспринимать ее советы – если вопрошающий пытался подловить Книгу на неточности или вообще уличить ее во лжи, она как будто нарочно давала крайне туманные или откровенно не имеющие отношения к делу ответы. В тех же случаях, когда он советовался с Книгой спокойно и доверительно, выпадавшие гексаграммы действительно многое проясняли. Донелли считал, что Книга не столько предсказывает, сколько высвечивает скрытые стороны реальности. А спустя несколько лет после окончания Оксфорда Джеймс и сам убедился, что будущее во многом зависит от того, как именно мы видим настоящее. Он стер гексаграмму ладонью.