Евгений Прошкин - Механика вечности

Мужик выглядел далеко за сорок. Пиджак, белая рубашка, галстук. К впалой щеке прилип скрюченный березовый лист. Милицейский фотограф не стал его стряхивать, будто с листком покойника опознают быстрее.

— Кого-то он мне напоминает, — встрепенулся Мефодий. — Вроде видел где-то мельком.

— Когда вот так показывают, маму родную не узнаешь. Да, ты на кладбище-то ходишь или позабыл уже?

— Кладбище лет семь как ликвидировали. Некоторые могилы переносили — я отказался. Столько лет прошло, чего их беспокоить. Осуждаешь?

— Кого — себя?

Мефодий хотел что-то сказать, но передумал и церемонно вручил мне плоский квадратный пенал.

— В твоем пальтеце столько интересного, доставай уж все сразу, чего тянуть!

— Это и есть все, — тихо произнес он. — Открой. Я подцепил ногтем пластмассовую крышку и обнаружил в коробке две дискеты.

— Такие давно не выпускают — устарели. Но еще сложнее было найти трехдюймовый дисковод. В наше время это настоящий антиквариат.

— И что там? Результаты скачек за двадцать лет? Или президентских выборов? Или выигрышные номера какой-нибудь лотереи? Подожди, но ведь ты отказался рассказывать даже о шраме на своем — на моем! — пузе.

— Сведений о лотереях там нет. Ты же знаешь, я никогда не был жадным до денег. Вот и сейчас я отдал все. Только за то, чтобы получить возможность…

Прежде чем Мефодий закончил, я убрал дискеты обратно в пенал и положил его перед собой: меня вдруг затрясло, и я испугался, что он выпадет из рук.

— Я правильно тебя понял? — спросил я, не узнавая собственного голоса, — язык приклеился к нёбу, а в горле повис тугой, жесткий комок. — Там тексты?

— Четыре романа. По два на каждой дискете. И они твои. Я действительно известен, Миша. Для кого-то я даже кумир. Серьезно. Но сколько я к этому шел, сколько раз ломался! Забрасывал писанину, жег рукописи прямо на паркете, красиво так, по-гоголевски. Потом возвращался, что помнил — восстанавливал, что нет — писал заново.

— В конце концов ты добился.

— Недавно, Миша, совсем недавно. А жизнь-то прошла. Теперь, видишь, здоровьем занялся, хочу пожить еще, побольше успеть. У меня сейчас настоящая слава. Хватаю ее ртом и жопой, только поздно: мозги зачерствели, обозлились. Ничто уже не радует, пишется через силу. А у тебя все впереди. Ты молодой. На дискетах мои лучшие вещи. Они дадут тебе самое главное — громкое имя. Твои книги будут пользоваться бешеным успехом. Кого-то это могло бы испортить, только не тебя. Ты сбросишь балласт ненужных сомнений, ты расправишь крылья и взлетишь. Так высоко, как мне уже не подняться.

— Миша, это будет катастрофа, — сказал я, впервые отважившись назвать его по имени. — На месте неудачника вдруг возникает гений. Издаются романы, написанные гораздо позже. Такого насилия мир не потерпит.

— Все равно ты не откажешься. Не откажешься! — повторил он с нажимом. — Потому что мир — это слишком много и слишком далеко. Он где-то там, за окном. И с чего ты взял, что кому-то станет хуже? Почему не наоборот? Соглашайся, Мишка, не будь дураком.

Я потоптался по кухне, припоминая, где оставил то загадочное послание. Ага, вот. Разгладив скомканный листок, я торжественно положил его перед Мефодием. «ОТКАЖИСЬ». Письмо уже не казалось мне таким бессмысленным. А если это перст судьбы? Или более прозаично — предупреждение того, кому известно чуть больше, чем нам с Мефодием.

Он склонился над бумагой и разглядывал ее несколько минут, словно там был целый рассказ.

— Ясно, — Мефодий резко поднялся и накинул плащ. — Ну что ж, прошлое осталось нетронутым.

Книжка и дискеты исчезли в его глубоких карманах. Мефодий взял свой приборчик и несколько раз ткнул пальцем в маленькие кнопки.

— Я хотел поиметь собственную судьбу, а она не отдалась. Решила так и сдохнуть цепкой, — произнес он горько.

— Погоди, ты уже уходишь?

— Эксперимент закончен. Они так и предполагали. Машинка бьет на двадцать лет. Осталось только вернуться и всю жизнь мучиться тем, что так ошибся. В себе. Да, чуть не забыл. Роман, который ты начал писать…

— Там пока еще план.

— Не важно. В общем, не трать времени. Что-то путное у тебя начнет получаться лет через десять. Хотя нет, бросать роман нельзя, ведь это и есть наш путь. От другого, легкого, ты отказался. Потому что получил это письмо, — усмехнулся Мефодий.

— Стой! — крикнул я, когда его большой палец уже лег на ребристую кнопку. — Все так просто и быстро… Приходишь, ошарашиваешь и тут же сматываешься. А пять минут на размышления?

— Я не думал, что такое решение должно зреть. Получить все сразу, не принося в жертву самое дорогое — свою молодость.

— Что я должен сделать? Отнести рукописи в какое-нибудь издательство?

— Лучше всего в «Реку».

— Я тоже про нее подумал. «Река» на сегодня — самая серьезная контора.

— Да, насчет сегодня… — замялся он. — Я не успел тебе сказать… — Мефодий взвесил в ладони свой приборчик и медленно протянул его мне. — Как ты смотришь на предложение чуть-чуть прокатиться? Лет на пять.

— Чего?

— Перебор, да? — осклабился он. — Если мы надумали выиграть двадцать лет, почему не добавить к ним еще пяток? Знаешь, мне это только сейчас пришло в голову…

— Заметно.

— Не дерзи, Миша. Раз уж появилась возможность взять жизнь за яйца… Ну, за что там ее обычно берут? Да черт с ней! Короче, хватит ждать! Зачем стоять в очереди, когда можно зайти с черного хода!

— А чего ты меня спрашиваешь? Дуй сам! Разыщешь третьего Мишу, двадцатипятилетнего, это несложно.

— Нет, дорогой мой, я свою часть работы выполнил. Не знаю почему, но за один раз машинка дальше чем на двадцать лет не перемещается, и этот прыжок я уже совершил. Теперь ее можно использовать снова. Следующий ход — твой.

— Почему? Доделывай сам, если взялся.

— Я в издательство пойти не могу, придется уговаривать нашего младшенького. В этом и заключается проблема. С тобой у меня гораздо больше общего, чем с ним, — тот, молодой, еще толком не обжигался. Нет, он меня и слушать не станет.

Мефодий с досадой хлопнул себя по колену и бросил коробку с дискетами на вспученную клеенку.

Он снова прав. Кем я был пять лет назад? Идеалистом? Слюнтяем, оценивающим каждый поступок по шкале «красиво — некрасиво». Нет, не каждый. Случай с Людмилой показал, какой поганенький человечек жил в правильном, рассудительном мальчике.

— Точно, — сказал Мефодий, хотя я не произнес ни слова. — С младшим вообще дела иметь не нужно. Сходишь в «Реку» сам, а ему как-нибудь объяснишь, желательно попроще. И знаешь что? Не доверяй ему, Миша. Поверь, мне издали виднее. Он непредсказуемый. Чистоплюй с замаранной совестью — это страшно.