Олег Тарутин - Потомок Мансуровых

А к старику приблизился второй, потом третий, четвертый... Прошедшие Круг циллоны стояли, сбившись в тесную несмелую толпу, которая все росла и росла.

Потом старик остался один. Он долго-долго глядел на толпившихся поодаль бывших соратников, которые уже, ничего не знали о себе, о своем прошлом, из которых уже ни один не понял бы его-командира звездолета планеты Цилла. В глазах старика стояли слезы. Потом он перевел взгляд на катринариев, безмолвных и коленопреклоненных, потом склонился над жертвенником. Пальцы его с привычной легкостью пробежали по клавишам у нижнего среза экрана, набирая какую-то комбинацию значков. Чуть слышное гудение возникло и смолкло. Плавные движения пальцев старика становились все более резкими, задвигались скачками, и вдруг он с силой ткнул крайнюю, на отшибе, рубиновую клавишу и мгновенно выпрямился.

- Шесть! - сказал. - Пять!.. - Он шагнул к Кругу. До Круга было четыре шага. - Четыре! Три! Два!

Старик встал в Круг, поднял руки, как и все предшествовавшие циллоны, застыл неподвижно.

И в этот миг, соответствовавший нулю отсчета, дрогнув и потускнев, словно мираж растаяли стены огромного здания, исчез купол, открыв бездонную синеву неба. На гигантской зеркально гладкой базальтовой плите остались лишь две разобщенных толпы людей: коленопреклоненная и стоящая. Было тихо, и воздух, словно после грозы пахнущий озоном, был чуть влажен, и так легко дышалось.

На какое-то время все вокруг замерло, оцепенело, умолкло. Потом, словно очнувшись, катринарии отвели ладони от глаз и поднялись на ноги. Вот они уже смотрят друг на друга, две эти толпы: одна - с привычной доброжелательностью, другая - с несмелой приветливостью. Потом толпа катринариев качнулась, сломалась, и люди пошли навстречу новым землянам, протянув руки. И женщины шли впереди.

- ИВЛИ-И-И... - запели женщины. - МАНТИЛЛА ПРОМИЛЛ...

Подо мной скрипнул стул.

- Листиков слушает! - опять кричал в трубку участковый. - Слушает, говорю! Фуфу,-дул он в трубку и тряс ее.-Тьфу! Ты у меня доиграешься, архаровец! - пригрозил он кому-то. Звякнул рычаг.

А кого ж ты, Листиков, слушал? Меня или того, в трубке? Эх, лейтенант... Для кого ж я уродовался, кому все это транслировал, кому? Эх, Листиков...

- Ну ты даешь, Сурин! - оборотив на меня взор, громко возмутился участковый.-Заснул! Ей-богу, впервые такого фрукта наблюдаю. Мне тут с тобой и самому черт те что мерещиться стало: мужики какие-то в белье, телевизоры в спортзале... Как ты меня за руку уцепил, так и пошло мерещиться. А вцепился-то-еле руку вырвал! Ты, друг, что-гипнотизировать меня собрался для ради выходного? Хорошо хоть шпана эта позвонила, очухался. ..

- Какая шпана? - поинтересовался я вяло.

Весь я был как стружками набитый. До лампочки мне стало все теперь.

- А кто его знает, - весело ответил Листиков. - Кажется, подопечный мой, Степанчиков с Алексеевской. Молодой балбес, осенью в армию. Во всяком случае, голос похож и хихикает так же. Как, говорит, обстоит дело с ксилоном? Материал, что ли, такой новый? - глянул он на меня вопросительно.

- Циллоном. .. - поправил я тускло.

- Может, и циллоном, - согласился лейтенант. - Уследи, попробуй, за этой химией.

Нет, не Степанчиков тебе звонил, товарищ Листиков. Это уж как пить дать не он. Мансуров-князь тебе звонил. Мансуров, что в молодые свои голодные эмигрантские годы работал прорабом в археологической группе французов в Верхнем Египте...

Через сколько же веков, через сколько безвестных рук прошел этот самый бортжурнал циллонов - единственная вещь, избежавшая аннигиляции в день Великого Слияния! Сколько глаз скользило по этим непостижимо-головоломным символам, впивалось в них: с любопытством ли, со священным ли трепетом, с досадой на бессилие разума постичь их смысл.

Сколько хозяев, сколько земель сменил этот свиток, прежде чем очутился в Верхнем Царстве, пока не залег под невысоким холмом ("бесперспективным", как считал сам великий Шарло), в безвестном саркофаге, под тряпичным затылком мумии. И этот-то саркофаг нчшел Мансуров в первый же день раскопoк, редпринятых им на свой страх и риск в отсутствие прославленного метра. Словно вело его непостижимое наитие, словно сама судьба взяла его за руку, подвела и сказала: здесь!

И не сама ли судьба вывела его загодя, с рукописью на груди под рубашкой, из лагеря археологов, пораженного странной и мгновенной эпидемией? Судьба, конечно.

Ох, лейтенант. .. Не рассказать мне тебе этого. Не поймешь ты меня, не поверишь, во всяком случае. Не рассказать, как год за годом расшифровывал Мансуров этот убийственно-тяжкий текст, работая как проклятый, как расшифровал в конце концов. И знает он теперь, единственный на земле, о планете Цилле, о циллонах, о цели экспедиции двадцать четвертого старта. Имеет представление князь о великих знаниях циллонов, накопленных за долгие тысячелетия их цивилизации, о великих знаниях, загнанных в подкорку потомков тех, что прошли Круг Забвения и стали затем катринариями. Да еще заодно поднабрался князь Мансуров, копаясь в древних источниках, всяческой эффектной жреческой чертовщины. А главное, знает Мансуров, знает, где находится звездолет одиннадцатого старта! И самое смешное, лейтенант, что это-то было для него наиболее легким делом. Просто вспомнился однажды князю янтарный перстень-пария в бабкиной шкатулке с драгоценностями. "Ах, мой друг, - гундосила, бывало, бабка по-французски, - будьте поласковее с этим уродцем. Это подарок вашего деда".

Урод-не урод, а все же странно выглядел в перстне огромный, бесформенный, нешлифованный янтарь с сеточкой трещин, как бы порожденных взрывом изнутри, От соринки, заключенной в янтарных недрах. Такой странной, веретенообразной соринки... То ли хвоинка попала в смоляную каплю, то ли семя.

И кабы не дедова память, не лежать бы этому перстню в шкатулке в соседстве с бесценными фамильными кулонами и диадемами.

Вспомнил Мансуров перстень, соринку-хвоинку эту - веретено, и каким-то опять-таки чудом сопоставил с вычитанным в бортжурнале упоминанием о том, что работающие на распаде милла двигатели циллоновых кораблей бессильны в вязких углеродистых средах.

Не сразу поверил Мансуров в еще одну невероятную свою удачу. Даже и сегодня дрожал его голос и губы кривились в волнении, когда он рассказывал о том самом вечере в полутемной мансарде, в Бельвиле. Судьба...

Хвоинка-соринка - звездолет одиннадцатого старта-так вот ты где! Звездолет циллонов, впоровшийся на подлете к Солнечной системе в микроскопическую спиральную туманность и уменьшенный, стало быть, вследствие этого в шесть миллионов раз... Нет, не поверишь, Листиков, я бы и сам ни в жисть не поверил.